— Подсоби-ка мне с этой чертовой удавкой!

Отец уже совершенно вымотался. Битый час он торчал перед зеркалом, пытаясь завязать узел галстука так, чтобы скрыть, что пуговица на воротничке не застегивается.

И вот он появился в дверях, держа в руках темно-синий галстук в белую звездочку. После его безуспешных попыток галстук стал похож на жеваную ленту.

Когда папа направился к маме, которая сидела перед желтым трюмо в спальне и красилась, я заметил, что брюки от костюма ему узковаты.

— Погоди, — сказала мама.

Но долго ждать ему не пришлось. Мама отлично умела справляться с узлами. Она так затянула галстук, что папа едва не задохнулся. На миг показалось, что он вот-вот грохнется без чувств. Но мама вовремя ослабила узел.

— Вот так, — заключила она. — Теперь ты готов?

Да, теперь отец был готов. Он одернул пиджак, придирчиво осмотрел начищенные ботинки, сиявшие, словно наша старая цитра — она у нас в семье еще с сороковых годов хранится, — и остался собой доволен.

— Ну, таким я тебе нравлюсь?

— Конечно, — похвалила мама и чмокнула его в щеку только что накрашенными губами.

Но я-то догадывался: на самом деле он казался ей похожим на разряженного моржа, а все из-за этого черного траурного костюма, в который он нарочно вырядился для визита в школу. Решил произвести хорошее впечатление, так он сказал. Это важнее, чем думают, уверял он.

Только вряд ли от его костюма хоть что-то изменится.

— Хочешь, я тебя подвезу? — предложил отец. Он обожал подвозить людей.

— Нет, я еще не готова, — отвечала мама. — А вот вы поторапливайтесь, не то опоздаете.

И она снова принялась наводить марафет. Чтобы успокоить отца, мама улыбнулась ему в зеркало, так что стал виден потемневший передний зуб. В остальном она классно выглядела: ярко-рыжие волосы и кожаная юбка. Когда она впервые заявилась в ней на прошлой неделе, папа поначалу прямо таки взбесился — решил, что это дешевка, а на самом деле вовсе и нет.

Мама с нами не собиралась. Ей надо было на работу, вернется она лишь завтра утром. Она работала ангелом в больнице Святого Йорана, в этот раз у нее было ночное дежурство. Это отец окрестил ее дежурства «ангельской службой», на самом-то деле она была медсестрой, там, в больнице, они и познакомились. Мама влетела в кабинет, так что полы белого халата развевались, словно крылья ангела, ловко обработала папе рану и улыбнулась, показав свой потемневший зуб. На следующий день отец снова заявился к ней и приволок два килограмма говяжьей вырезки.

Но все это случилось тыщу лет назад.

Я нехотя поднялся с кровати, на которой лежал и листал старый комикс о Супермене. Отец был уже в коридоре. Прежде чем я успел улизнуть, мама поймала меня и обняла. От нее так пахло духами, что у меня голова закружилась. Может, это такой новый способ наркоза?

— Всего хорошего, — прошептала она.

Неужели она и в самом деле в это верила? Ну что хорошего можно ждать от родительского собрания по поводу окончания полугодия? Мне уже заранее было так паршиво, будто я проглотил два литра рождественской шипучки. Я поспешил в туалет. В коридоре нетерпеливо вышагивал отец. Из комнаты раздался мамин голос:

— Не забудь поговорить про жвачку!

Я спустил воду, чтобы заглушить ее голос.

Хотя до школы было рукой подать, мы поехали на машине. На спортивной площадке зажгли прожектора. Их лучи, словно метлы, мотались в вечернем небе, а снег падал мокрыми хлопьями на лобовое стекло.

Отец свернул не там, где надо, и нам пришлось сделать изрядный крюк. На самом-то деле отцу не больше моего хотелось слоняться по школьному коридору, ожидая, когда наступит наш черед. Я откинулся на спинку сиденья и потерся затылком об обивку. В окнах домов мерцали огоньки адвентских звезд.

Зачем только я сболтнул об этой жвачке! Вечно я так! А все из-за того, что я позволил Данне меня обкорнать. Он сбрил все начисто, но кое-где все же остались торчать редкие волосинки, отчего голова моя теперь здорово напоминала переросший крыжовник. Отпад! Но маме не понравилось. Она всякий раз охала, когда меня видела. Поэтому-то я и наплел ей, будто наш классный руководитель растер у меня на макушке жвачку, вот мне и пришлось обриться наголо, чтобы исправить дело.

— Да как он посмел? — возмущалась мама. Она страшно гордилась моими кудрями.

Вот я и присочинил, что классный терпеть не может, когда на его уроках жуют жвачку. Поэтому все так и вышло.

Все равно, он не имел на это права, не унималась мама. Она просто вся распалилась от гнева. Кинулась было сразу звонить в школу, да я ее утихомирил. И вот теперь ей захотелось, чтобы отец во всем разобрался.

Сам-то он ни за что бы не стал вмешиваться. Он терпеть не может всяких скандалов.

Я посмотрел на его отражение в зеркале заднего вида. В уголке его рта качалась сигарета. По радио кто-то наяривал на скрипке. Отец слушал, прищуриваясь от дыма. Он был похож на детектива из старого французского фильма — тех же годов, что и наш автомобиль. Нос у отца был чуточку сплющен, но не потому, что он когда-то занимался боксом, просто однажды в него угодило половиной свиной туши.

— Пап, — начал я.

Он обернулся.

— Чего тебе?

— В каком смысле?

Я поежился. У меня рот вот так сам собой открывается, и я порой несу неведомо что. Надо быть поосторожнее. Что я, собственно, собирался сказать? Может, и стоило бы рассказать ему, как все на самом деле было с этой жвачкой? Ну и заодно про другие проделки, чтобы подготовить его хоть немного к тому, что ему предстоит услышать.

— Так что ты хотел сказать?

Папа ткнул меня локтем, видно, решил, что я заснул.

— Ну, — начал я, — вот хотел спросить, что ты хочешь получить в подарок на Рождество?

Наша старая тачка как раз подруливала к школе. Та должна была вот-вот возникнуть из снежных вихрей, словно грязно-желтый кошмар. От одной мысли об этом у меня засосало под ложечкой.