— Что делает в нашем доме эта мерзкая тварь? — заорала она.

Я было решил, что это она про меня, до того перетрусил.

— Я только на минутку заглянул, — начал я оправдываться.

Но тут же понял, что ошибся, и попытался выдавить из себя улыбку, чтобы она решила, что это я пошутил. Но мама Пня и так в это поверила. Идиотская шутка! Она сверлила меня взглядом, словно лазерным лучом, у меня аж в животе заурчало.

— Где ты подобрал эту тварь? — спросила она, кивая на Блэки.

Пень словно язык проглотил. Бедняга застыл на месте, прижав крысу к груди. Он тщетно пытался найти способ защитить своего любимца. Мама направилась к нам;

— Отвечай же!

— Глу-руп! — раздалось из моего живота, который вечно реагировал так в самых неподходящих ситуациях, когда меньше всего от него этого ждешь.

Мамаша Пня посмотрела на меня так, словно я был пустое место. И тут я почувствовал, что у меня внутри словно взорвался воздушный шарик.

— Петер! — обратилась она к Пню. — Зачем ты приволок домой эту мерзость? Крысу!

Она уже немного поуспокоилась. Но я понимал, что Пню вряд ли удастся уговорить ее оставить Блэки. И Пень тоже это смекнул. Вдруг он показал на меня и заявил:

— Это крыса Лассе. Это он ее принес.

— Зачем?

Я так опешил, что даже не мог найти, что ответить. Я видел, как Пень строит мне рожи. Похоже, все кругом сговорились строить мне рожи!

— Ну да. Он просто заскочил на минутку показать мне свою крысу. Это ему отец на Рождество подарил.

— Так пусть сейчас же несет ее обратно! — велела мама. — Живо!

Пень вздохнул и положил своего любимца мне на колени. Я не решался посмотреть на него. Мне не хватало духу даже испугаться: а что, если крысы, как и собаки, по запаху чувствуют, кто их боится, и набрасываются на струсивших?

— Ну, пока! — сказал Пень. — Встретимся в школе.

Я уже рассказал ему, что переезжаю. Я поднялся и, пошатываясь, побрел к двери. Пень поплелся за мной, чтобы в последний раз посмотреть на Блэки Лоулеса.

— Знаешь, я встретил в городе Тину, — вспомнил он. — Она про тебя спрашивала.

Его голос эхом отозвался на лестнице.

На улице шел снег. Я запихнул крысу под бабушкин свитер, чтобы она не замерзла. Она затихла там, согревая мой растревоженный желудок. По дороге домой я размышлял о том, что вот мало мне переезда, так теперь еще и эта живность в придачу! А еще о том, с какой это стати Тина обо мне спрашивала? Я не знал, что делать со всеми этими мыслями. Не привык я к долгим размышлениям!

Мама появилась в дверях, на ней была розовая искусственная шуба.

— Пошли, Лассе. Пора.

Папа стоял у окна и смотрел на улицу. Хотя он не любил холода, но все равно открыл окно, словно ему было жарко. «ПОКОЙ» — написано было сзади на его кальсонах.

Я сидел на диване и смотрел телевизор. Я уставился в экран, чтобы не видеть грустной папиной спины и того, как мама мечется туда-сюда, укладывая вещи в бумажные пакеты. Впрочем, мы не так уж и много брали с собой. У Хилдинга Торстенсона все уже было приготовлено.

— Выключай телевизор и пошли! — велела мама.

Но я, как загипнотизированный, не мог оторваться от экрана. Не мог поднять глаза. Боялся, что тогда у меня не хватит духу уехать отсюда. Оттого-то и прилип к телику и смотрел все подряд. На экране размахивал руками бородатый тип в зеленом костюме и с биноклем на шее, он прикидывался, что он друг пернатых и наблюдает за птицами. Он рассказывал о какой-то книге про орла, который боялся летать, а сам при этом скалился так, что видны были щели между зубами. Передача называлась «Книжное обозрение».

Пока любитель птиц вертелся перед камерой, я краешком глаза наблюдал за отцом. Вот он отвернулся от окна. Не нужно было маме заикаться о телевизоре!

— Может, ты и телик прихватишь?

Он кивнул на «Люксор».

— Оставь себе, — сказала мама. — Там уже есть.

Меж тем нелетающий орел, привлеченный какой-то пташкой, взобрался на дерево на вершине скалы. Дядька в телевизоре задрал голову, чтобы показать, на какую высотищу взгромоздился орел.

— Мне он ни к чему. Мы его тебе купили! — огрызнулся отец.

— Ну так делай с ним, что хочешь!

Вот этого ей точно не следовало говорить!

Орел расправил крылья. Тип в телевизоре растопырил руки, подражая птице. Он слегка встряхнул руками, словно проверяя надежность крыльев. Но отец уже был у телевизора. Он схватил его и потащил к окну.

— Аффе! — крикнула мама.

— Сейчас! — вскрикнул бородач, изображавший орла, и что есть сил замахал руками.

Тут папа отпустил телевизор. В последний раз мелькнул передо мной человек-орел и, не умолкая ни на минуту, спикировал на мостовую.

Все стихло. Папа так и остался стоять у окна.

— Все равно бы я к нему не притронулся, — буркнул он.

Мама смотрела на него такими глазами, что мне показалось: вот сейчас она стащит с себя розовую шубу, усядется на диван и попросит отца сыграть одну из тягучих мелодий вроде «I can’t stop loving you» или «Make the world go away»[9]. Но она лишь повела плечами.

— Нам пора идти, — повторила она. — Машина ждет. Пошли, Лассе.

Она направилась к входной двери.

Сначала мы молчали. Просто стояли и смотрели друг на друга.

— Поторапливайся, — проговорил отец с наигранным равнодушием, как будто посылал меня в магазин за молоком, мукой или чем-нибудь еще.

— Ага, — поддакнул я, тоже стараясь показать, что мне все нипочем.

— Увидимся.

— Ясное дело.

Больше нам нечего было сказать. Я поплелся к двери. У порога стояла сумка со всякой мелочевкой, которую мне надо было забрать. На самом ее дне скрывался Блэки Лоулес. Я засунул его в одну из старых маминых обувных коробок, предварительно проделав в ней множество маленьких дырочек, чтобы зверек не задохнулся. А еще положил туда немного еды, чтобы он сидел тихо. В дверях я обернулся.

— Послушай, — сказал я.

— Что? — встрепенулся отец.

— Хочу тебя попросить об одной вещи.

— О чем?

— Отдай мне свою старую губную гармошку.

— Бери, конечно.

Папа пошел в спальню и вернулся с гармошкой. Он сунул ее мне в руку и потерся колючим подбородком о мой колючий затылок.