М. Джеймс

Ирландский спаситель

АНА

Боль. Все, что я чувствую, это боль, наполовину осязаемая. Я нахожусь в подвешенном состоянии, удерживаемая очень долго, каждая мышца в моем теле ноет. Я слышу голоса, кто-то произносит мое имя с акцентом, который я не узнаю, он не похож ни на кого из моих знакомых.

Незнакомец.

Я чувствую руки, развязывающие веревки. Ощущаю сводящие меня с ума, благословенное чувство свободы, а затем прилив крови ко всем местам, куда не могла добраться моя циркуляция, посылающая новые волны боли по мне, сквозь меня, пока я не закричу, если бы могла издать хоть звук. Что-то внутри меня кричит, но в этом нет ничего нового. Мне кажется, что я кричу уже несколько месяцев, так долго, что не могу вспомнить, каково это, не слышать этого в своей голове с тех пор, как Франко приставил нож к моим ногам, кромсая подошвы и обжигая раны. То, что сделал Алексей, по сравнению с этим кажется почти детской забавой. Просто еще один человек, наживающийся на страданиях других. Весь мир полон ими. Теперь я это точно знаю.

Еще больше рук, поднимающих меня, несущих меня. Ощущение прохладной кожи под моей щекой, запах дорогой машины. Холодный воздух, и машина движущая, огибая повороты по ухабистым дорогам, пока меня не укачивает и не хочется вырвать, но у меня нет сил.

Не думаю, что у меня когда-нибудь снова хватит сил.

Хотелось бы просто умереть.

Снова руки, вытаскивающие меня из машины. Вверх, вверх по лестнице, больше кожи на моих руках и ногах, эти руки усаживают меня на сиденье. Мои глаза фокусируются ровно настолько, чтобы увидеть странное, красивое лицо, нависшее надо мной, и говорящего со мной с сильным акцентом. Он настолько привлекателен, что это поражает меня, потому что я давно никого подобного не видела. Кто-то, чья приятная внешность не омрачена злом в его душе, которое я видела так ясно раньше, потому что они не утруждали себя тем, чтобы скрывать это.

Франко был таким. Алексей был таким.

Кто этот человек? Почему он так смотрит на меня, как будто беспокоится за меня? Разве он не знает, что Алексей вернется с минуты на минуту, и у него будут неприятности? У меня точно будут проблемы.

— Мы скоро будем дома, — говорит он тем же голосом, с тем же странным акцентом, звучащим по-французски. Но, насколько я знаю, никто из работающих на Алексея не является французом.

Я не знаю, как сказать ему, что у меня больше нет дома. Моей квартиры больше нет. Моей жизни больше нет, но мои губы и язык все еще не работают, мое тело парализовано, и я откидываюсь на спинку сиденья, когда кто-то накрывает меня мягким одеялом. На ощупь это лучше, чем что-либо за долгое время, мягкое и теплое, как кашемир, и я хочу сказать тому, кто это сделал, что ему не следует, что Алексей будет злиться.

Я не хочу его злить.

Рев двигателя, ощущение подъема, парения, а затем усталость от всего этого охватывает меня, моя голова падает набок, и мои веки снова закрываются.

Я засыпаю или умираю? Я не могу заставить себя беспокоиться.

* * *

Звуки птиц — это то, что будит меня. Я медленно открываю глаза, моргая, прогоняя остатки сна, пока изо всех сил пытаюсь проснуться. Мое лицо кажется опухшим, глаза сухими и тяжелыми, а язык прилип к небу, как будто его набили ватой.

Я не знаю, где я нахожусь. В горном шале не было птиц. По крайней мере, я почти уверена, что их не было. Алексей не позволял нам выходить. Во мне поднимается страх, горячий и острый, и я чувствую, что меня сейчас вырвет. Я заставляю себя выпрямиться, чувствуя, как меня пронзает боль, когда я обхватываю руками живот, пытаясь не чувствовать тошноты. Я даже не уверена, смогу ли встать, но я не хочу, чтобы меня стошнило прямо на кровать.

Мои глаза фокусируются немного больше, осматривая окружающую обстановку, что угодно, лишь бы отвлечься. Это совсем не похоже на комнату в шале, понимаю я, протягивая руку, чтобы разгладить покрывало на кровати. Это ситец в цветочек, синий и белый, и есть подушки в тон, брошенные на кресло с подголовником у окна. Я медленно поворачиваюсь, прижимая руку к подушке, на которой спала, и моя рука погружается в нее.

Роскошная и мягкая. Рядом с ней еще одна, как будто мне могут понадобиться обе.

Ничего подобного не было в комнате, в которой Алексей держал нас: меня, Катерину, Софию, Сашу и двух дочек Катерины. Мое сердце сжимается в груди, когда я задаюсь вопросом, что с ними случилось, были ли они проданы, появился ли Виктор вовремя, когда Катерина так упрямо верила, что он появится.

Если бы он… если бы он, Лиам и другие пришли бы нам на помощь тоже, но для меня вероятно было уже слишком поздно.

Это не его вина, но все равно больно.

Лиам. Что-то в моей груди снова болезненно сжимается при мысли о красивом ирландце, который был, пусть и очень недолго, моим другом. У нас никогда не было будущего, но я не могу позволить себе долго думать о том, как он смотрел на меня, как целовал мою руку, как он, казалось, на самом деле слушал меня, когда мы разговаривали, то, как он подавался ко мне, его глаза были яркими и заинтересованными, как будто то, что я говорила, имело значение для него. Как будто ему больше нигде не хотелось быть, только, как рядом со мной.

Я позволила себе немного пофантазировать об этом. Каково это было бы, если бы такой мужчина, как Лиам, был влюблен в меня. Это была нелепая фантазия, я знала это уже тогда. Лиам, один из ирландских Королей, человек во главе стола своей организации. Такой же человек, как Лука и Виктор, только почему-то добрее, немного мягче. Моложе любого из них, так что у мира не было шанса сделать его твердым.

Даже до того, что Франко сделал со мной, даже до Алексея, до того, как я стала сломанной и превратилась в оболочку девушки, которой я когда-то была, я не была бы подходящей парой для кого-то вроде Лиама. Раньше я была тусовщицей, безрассудной и бесстрашной, той, кто отрывал Софию от ее скрипки и занятий и заставлял ее тусить со мной. Я была причиной, по которой мы оказались в клубе в ту ночь, когда ее похитила Братва, причиной, по которой Лука примчался, чтобы