Юлия Волкова

das Los

Начало

Владимир Безочин

20.07

Ах, как чудесна природа родной России! А как разнообразна! Словами не передать мой восторг, мою любовь к ней! И всегда она такова — и в день, и в ночь, и в непогоду. Солнце поднимется в зенит в ясный день, и восхищению и счастью моему уж не будет предела!

Помню детство в большом городе. За то время всего несколько раз вывозили меня на свободу. И то — не по собственному желанию. Не мог я видеть красу Земли — не так меня воспитывали. И если бы не мой свободолюбивый товарищ, Заревский Дмитрий, давно бы сгнил в дурном окружении.

Что — то увлёкся я. Однако же, именно такие думы и воспоминания приходили ко мне этим днем. Отыскал-таки я эту жалкую книжонку, да уж не пригодилась она мне — страшно глядеть на нее. В основном, записи были за прошлый год, да и не нашел я в них ничего примечательного. И все же не стал от нее избавляться: закинул в сумку, да и пусть себе там лежит, места почти не занимает.

После полудня решились мы с Дмитрием поглазеть на здешние красоты. Три дня лил дождь, да какой! Дороги размыл, а в доме теперь было сыро. Хозяйка посоветовала скакать прямиком через лес, а там свернуть на тропинку. В лесу они кое-как сохранились. Но то ли позабыла она родные места, то ли по неопытности нашей, тропинку эту мы долго искали. Я уже воротиться думал, а Дмитрий все смотрел, выискивал… уже и жеребцы наши недовольно фыркали, с нетерпением ударяя по сырой земле копытами.

Не знаю, сколько времени прошло, но отыскали мы ту тропинку. Точнее, отыскал мой приятель. «А ты все — давай воротимся!» — подначивал меня он.

Когда впереди показался проблеск света, Дмитрий крикнул: «Наперегонки!» — и, не дождавшись моего ответа, пустил коня в галоп. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Мой скакун был рад размять ноги, но все-таки не смог нагнать товарища.

Мы выбежали на просторную поляну, в центре которой мерцало озеро. Вода была чистая и прозрачная, а светлый песок на дне словно светился под солнечными лучами. Лес вдали плавно уходил вниз, открывая вид на несколько стоящих деревянных домиков. Они казались крошечными и будто не настоящими. Около них было что-то похожее на небольшой загон, но это «что-то» имело слишком маленькие размеры.

Эта поляна будто была вырвана из какого-то другого чудесного измерения и по ошибке перенесена на Землю. Солнце тут как-то иначе светило, краски были настолько яркими, что хотелось зажмуриться от восторга.

А вот и мой приятель: сидит на берегу и смотрит на меня, довольно ухмыляясь. Его светлые волосы приняли довольно забавный вид, издали он напомнил мне одуванчик.

— Чего ж ты, неужели заблудился? — ехидно произнес он, когда я слез с коня и уселся рядом.

Я не ответил, лишь улыбнулся. Мне сделалось радостно, ведь Дмитрий тогда был самым счастливым человеком на свете. Он любил природу больше, чем родной дом, чем что-либо другое. Я помню, как он часто говорил мне, что может говорить с небом, и небо ему отвечает по-своему, по-особенному. Что оно способно выслушать, что может поддержать, а может осудить за что-то или разозлиться. И оно всегда рядом, стоит лишь поднять голову. Еще помню его слова о том, что не встретят тебя нигде так, как встречает живой мир. И он будет любить тебя, если ты полюбишь его…

— Мой «Сонет Отчуждения» вновь отказались печатать, — обыкновенным, еще без сожаления голосом поделился Дмитрий. — Я долго думал над тем, почему люди не должны его увидеть. Не уж-то критический реализм вдруг стал чем-то запретным?

— Да, цензура уж слишком жестока. Везде ищут какой-то скрытый смысл даже там, где его быть не должно. — Я сделал паузу, собираясь с мыслями. — Быть может, цензоры считают, что правда откроет глаза людям и посеет раздор среди них. Их можно понять. Твоя поэма чудесна, но слишком «страшна» для настоящего. И многие стоящие внимания творения пропадают просто так. — Мои слова действительно имели значение, однако Дмитрий никогда не соглашался со мной. Меня огорчало, что наши мнения уж слишком разнятся в таких, казалось бы, самых простых вопросах.

— Правда все равно рано или поздно станет явью, это неизбежно, — между тем ответил мой друг. — Вопрос только в том, как скоро. И чем дольше ее будут скрывать, тем хуже будет… для всех. Нет ничего страшнее обмана, каким бы он ни был.

— Ты писал об этом в своей поэме, — вспомнил я.

Дмитрий улыбнулся — он был рад, что я запомнил содержание его работы. Но улыбка быстро потухла:

— Думаешь, все так просто? Цензоры поняли, что мое творение может стать одной из причин какого-нибудь революционного взрыва, и они решили скрыть это? Спасибо хоть, что не отправили куда подальше, хотя, замени я слово «беспощадная» на «несправедливую» или каким-нибудь сатирическим выражением с подобным значением, тот час получил бы «любезное приглашение». Они так бесстрашно скрывают очевидное, надеясь, что люд незряч…

— Они лишь следуют своим указаниям, — мои слова прозвучали довольно многозначно, но тогда я придерживался своей позиции, а мой приятель мог подумать, что я поддержал его. Поэтому наш диалог завершился.

Спустя некоторое время хорошее расположение духа снова вернулось к нам. Я помню, как на смуглом лице Дмитрия вновь загорелась улыбка, как серые глаза его светились искрами настоящего счастья. И я тогда тоже был счастлив. То были славные мгновения неподдельной радости и детской беззаботности. Ах, как же хочется опять пережить этот день! И если бы мог я остановить время и переместиться в прошлое, навсегда бы остался около того чарующего озера…

— Глянь, как торжествует стихия! Не могу я вспоминать дрянь, когда небо так добро к нам! — Дмитрий глядел вдаль с неподдельной теплотой и любовью, на его глазах даже блеснули крупинки слез.

Погода действительно была чудесной. Я и сам пребывал в каком-то забвении, блаженстве, наблюдая, как на лазурном небе церемонно проплывают облака, как они превращались в самых разных существ, то обыденных, то похожих на мифологических, а то и вовсе ранее нам не знакомых.

— Посмотри на то облако! — Дмитрий указал пальцем на очередного белого гиганта. — Разрушенная башня и птица рядом! Напоминает силуэт ворона.

Я прищурился, но ничего из описанного товарищем разглядеть не мог. Скорее, эти