Секундант рывком оказался рядом, замер над его лицом, а затем беспомощно обернулся к нам.

Пистолет выпал из рук Дмитрия. Он вновь застонал, схватившись за ногу двумя руками.

Я подбежал к приятелю. Руки не слушались меня, я с усилием стал оборачивать и стягивать ногу Дмитрия плащом, чтобы остановить кровотечение. Дмитрий бормотал что-то несвязанное, ему не хватало воздуха, он вот-вот потеряет сознание из-за болевого шока, из глаз его текли слезы. Окровавленные пальцы моего друга почему-то пытались убрать мои, но попытки эти были, конечно, напрасными.

— La justice… a triomphé… — слабым шепотом произнес он, а затем, лишившись чувств, медленно опустился на мои вовремя подставленные руки…

06.09

(перечеркнуто наискось):

«Мой милый друг, что сделалось с тобою?

И дни твои угасли, как свеча,

И жизнь твоя уж ничего не стоит –

Как говорил когда-то ты, шутя.

И мира нет в глазах твоих несчастных.

Небесный свод темнеет пред тобой.

Дуэль убила душу безобразно,

Но сохранила мертвенный покой.

Отраду повидал ты лишь на воле:

Средь гор высоких, или у реки,

У сосен томных, на просторном поле,

А нынче — издыхаешь от тоски.

Ты честен был, ты смел, великодушен!

Таким одно лишь место — небеса.

Но злобный мир порочностью осушен –

Изгнать пытался ангела, глася,

Что в свете справедливости не стало.

Исчез баланс среди добра и зла.

Я наблюдал, как мягко угасала

Твоя слепая, жалкая судьба…»

***

Три дня Дмитрий провел в постели. Еще два боролся с сильнейшим жаром. Я никогда не забуду обратную дорогу в избу: погода окончательно испортилась, дождь лил с неописуемой силой. Я думал, что оставлю здесь концы, если бы случайно не заметил бричку в несколько сотен метров.

Мужик до того был удивлен нашему незавидному положению, что на несколько минут потерял дар речи. Еще бы: двое разодетых молодых людей посреди поля в ливень, один из которых потерял сознание и окровавлен.

К счастью, лишних вопросов он не задавал, лишь поинтересовался, в какой стороне живет наша хозяйка. Я буду вечно ему благодарен.

Местным врачам удалось извлечь пулю из ноги приятеля, однако больше ничем помочь не смогли, рекомендуя немедленно езжать в город. Я бы и рад был в тот же день последовать их рекомендации, но Дмитрий все никак не мог прийти в сознание. Во второй день он начал бредить, а в третий замолчал, но зато пришел в себя. На мои вопросы о самочувствии отвечал кратко: «да», «неплохо» и проч., вид имел при том прескверный.

В ночь со второго на третий день мой приятель разбудил меня около трех ночи, настойчиво и жестко тряся за плечо и бормоча, что хочет сообщить мне нечто до смерти важное в обязательном порядке. Я в ужасе сел в постели, гадая, что такого страшного я должен услышать. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы до конца убедиться в том, что понял Дмитрия правильно: с неподдельной злостью и на чистом французском друг ругал меня за то, что я когда-то «бессовестно разделался с его новенькой удочкой», а после своей тирады с грустным выражением лица заявил, что ни за что в жизни не будет говорить на этом «демоническом языке».

Хозяйка пыталась расспросить меня, с кем же именно была дуэль Заревского. Конечно, я не назвал конкретного лица, ссылаясь на давнего знакомого, с которым довелось встретиться на этих землях. Как я и думал, здесь подобные явления случались очень редко: за последний десяток лет не более четырех-пяти раз. Многие жители и вовсе не верили, что конфликты можно решать подобным способом. Они были далеки от мира сего, имели свои предрассудки и традиции, некоторые из которых многим горожанам могли показаться сумасшествием. Как и случилось с Дмитрием.

За эти несколько дней я почти не выходил на улицу, сидел в одной комнате с Дмитрием, писал, точнее, пытался — муза меня оставила, а вдохновения я не находил. Все дни напролет лил дождь, я не видел солнца уже более недели.

Кстати говоря, на счет Дмитрия. Прибывая в сознании, он все время лежал в одной позе, скрестив руки в замок и разглядывая уродливую трещину на потолке. Бледность не сходила с лица его, болезненно-темные круги пролегли под серыми глазами. Казалось, он вообще не спал, однако, просыпаясь ночью от ударов грома, я видел его закрытые веки. Днем я читал ему сочинения Бельфоре, занимал и своей собственной поэзией, которую написал еще в К-городе до нашего странствования. Тогда его мертвенный взор на мгновение оказывался на мне, губы растягивались в какой-то умиротворенной улыбке, шепча медленно, но четко: «Спасибо, Владимир Безочин».

К нам несколько раз приезжали другие лекари с Омутовки, Ясненского, Застеновки и других близких сел, но все они с сожалением мотали головами, повторяя совет самых первых наших «гостей»: возвращаться в город.

Наша бричка сильно задерживалась. Кучер свернул не туда и ошибся аж на несколько десятков верст. За это время я и сам думал, что сойду с ума, сидя в темной коморке, будто в темнице.

Хозяйка видела мое расположение духа, старалась развлечь беседами, спрашивая о городской жизни, о культуре и обычаях. Я старался рассказывать все в красках, описывал кухню, будни и прочее, но все же с большей охотою слушал свою собеседницу.

Она все детство провела в деревне, помогала матери с хозяйством, проживала дни беспечно и счастливо. Слушая ее, я не мог не отметить большое сходство с судьбой Дмитрия. Сам же я рос в строгости, мой отец — богатый дворянин и мать — мещанка — обеспечили мне достойное воспитание. Григорий Васильевич — наш с Дмитрием педагог, сейчас, вероятнее всего, живет в К-городе, был моим самым любимым преподавателем. Это чудесный человек. Он помогал Дмитрию с жильем, потому что тот не хотел жить в приюте, заботился о нем, как о родном сыне. Мать его погибла при родах, отец был пьяницей, его совсем не заботил ребенок. Поэтому воспитанием юного Дмитрия до двенадцати лет занимались его бабушка и дед. Дед — казак, от него внуку, должно быть, и передалась любовь к природе. Но недолго им оставалось жить на свете — не обратились вовремя за помощью к лекарям и так и померли от внезапно обострившейся бронхиальной астмы.

В гимназии Дмитрий был самым проблемным учеником — учителя вечно отчитывали его за ужасное поведение, «неподобающий вид», за нежелание учиться, да и за все, в общем-то, что придет в голову. Несколько раз Дмитрий чуть не был исключен. Трудно предположить, как бы дальше развивалась его