сквозь червоточину души во мрак своего отчаяния и утраты. В ту самую тьму, что расстилалась перед ним совсем недавно, в ней он услышал хныканье и тихий плач. Куда же ведёт эта кроличья нора?

Лезвие воткнулось в сердце.

Порой они делают это, чтобы выпустить всю твою кровь и наполнить грязью, с её холодом и страхом, оставляя муть в глазах и ломоту в мышцах.

Глава 3

Артём очнулся на холодном полу гостиной, где всё сейчас было в порядке кроме него самого. Его подташнивало от вони и грязи, какую он видел и чуял в себе. Здесь больше не было дыма, ран и его жены. Только то, что его марало и чернило в собственных глазах. Это напоминало мух и тараканов. Но сколько ни три, оно всё сильнее въедается в душу и плоть. Становится частью твоей натуры, словно вредная привычка. Артём бросился в душевую.

Вода… Что может быть лучше?! Сначала Артём просто полоскался тёплой водой, а когда это не помогло, схватился за мыло, густо намылился и начал скаблить кожу мочалкой до скрипа и блеска. Но что-то во всём этом было не правильное. Это был не тот душ, о котором мы все мечтаем. Казалось, грязь не желала покидать сей организм, цеплялась за поры из последних сил, но на самом деле просто мирилась. Но чего она не простила, так это мочалки и мыла. И она обозлилась. Ожила, сложилась в колючую проволоку и стянула тело. Под её напором спина выпрямилась, грудь выгнулась вперёд, а руки раскинулись по сторонам. Артём простонал и услышал голос.

“Грязь — лишь отражение нашего внутреннего Я… Так много людей стараются быть чистенькими, но с легкостью глотают духовное дерьмо, что пичкают в нас каждый день СМИ, политики и религия. Они в один голос призывают тебя жить чужой жизнью и следовать их правилам, их лицемерной морали, морали, в которой нет ни силы, ни правды, ни жизни, она бесплодна и делает всех одинаково-ненастоящими. А быть настоящим — значит не скрывать собственное уродство, носить его с собой у всех на виду, пока твой дух не расцветёт… Всё, что сейчас у нас есть, это пороки, их первобытная сила и правда. Но что мы делаем с ними? Мы подавляем их в себе, оставляем гнить, и это в конце концов разлагает нас вместо того, чтобы вырастить из страстей истинную добродетель и покрыть мир счастьем. Счастьем жизни с Анной, к примеру… Разве это не стоит того?!”

— Но я же уже сказал да! — Прохрипел Артём. Проволока опутывала его шею, впиваясь всё больнее и теснее, она прорезала кожу, проламывала рёбра, уходя всё глубже внутрь, пока своими иглами не сдавила сердце. Так нож проникает в расплавленное масло, а лезвие пропаганды поражает неокрепший ум. Артём перестал бороться, принял это.

И голос умолк. Проволока исчезла. Нет больше грязи и вони. Нет отчаяния, нет утраты. Всё кануло, а им на смену явились комфорт и тепло. Артём выбрался из душа, вытерся полотенцем и осмотрел себя в зеркале. Он был совсем чистым, и только рубец на сердце коробил взгляд.

Из спальни зазвонил телефон. Артём вышел, снял трубку и поговорил несколько минут. Его пригласили на встречу с важными шишками. Ну разве он мог отказать? Жирные клиенты всегда находка, а ищущий всегда обрящет. Как можно задавать такой вопрос, если звёзды сходятся, и сердце отстукивает да? Артёму оставалось только приодеться и… найти себе достойную пару. По какой-то причине он даже не подумал о жене, словно она была занята чем-то поважнее и её нельзя отвлекать, хотя и не догадывался об её местоположении и роде занятий, скорее нечто внутреннее обратило поток мыслей в иное русло. Вместо этого Артём стал наряжаться. Белый верх с элегантным галстуком и запонками, и чёрный низ с остроконечными начищенными туфлями. Старая добрая классика.

А затем вышел из квартиры, закрыл дверь на ключ и спустился по лифту на первый этаж. Но не выбежал из подъезда с криком и со всех ног, словно школьник с урока на большую перемену, как любил делать, а почему-то подошёл к случайной двери одной из квартир первого этажа и коротко нажал на звонок. Никто не отозвался. По всему телу вдруг выступили крапинки пота. В руках появилась слабая дрожь и в ушах загудело. От такого шума перепонки обычно лопаются, как попкорн в микроволновке. Стало казаться, что отныне все вечера обречены на провал, и ничего хорошего в жизни не случится… За ним точно кто-то следил. А этот давящий шум? Он всё нарастал и некуда сбежать, некуда спрятаться, всё кончено.

Боже, зачем я здесь?! Зачем я вообще живу?! Дыхание потяжелело. Артём принялся долбить в дверь обеими руками, затем прижался к ней спиной и стал пинать. Громко и отчаянно. Но прекратил, когда из квартиры напротив вышла пожилая пара, бросила на него косой взгляд и удалилась. Артёма всего трясло и обливало потом, но он не стал больше бить в дверь или домогаться клавиши звонка. Только вздохнул и шагнул к выходу. Дверь со скрипом распахнулась. Артём замер, борясь с желанием вернуться, но не устоял, услышав то самое хныканье и тихий плач из темноты. Не раздумывая, он тут же нырнул в неё. Из одной темноты в другую. И даже был рад утолить эту жажду.

Артём взывал к хозяевам стоя в прихожей, но никто так и не ответил. Тогда он двинулся по коридору, вдоль комнат, где ни в одной не было света, к самой последней, куда вела единственная ниточка — всё то же хныканье и тихий плач, которые казались ему знакомыми и даже родными. Чем ближе он подходил, тем громче и отчётливее слышал. Но у последней двери Артём будто врос в землю и всё никак не мог решиться повернуть эту проклятую ручку. Инстинкт подсказывал ему бежать, но что-то заглушило это предостережение, и он распахнул дверь, оказавшись на пороге столь же тёмной комнаты, в углу которой кто-то похныкивал. К спине прижалось обнажённое девичье тело, чья-то головка легла на его правое плечо, лицо прижалось к шее, да так, что губы оставляли на коже дорожку от поцелуев, слышалось глубокое дыхание, а руки нежно гладили и растирали грудь и живот.

— Я позаимствовала это у тебя, хотела, чтобы твоя частичка осталась со мной, хотела, чтобы ты вернулся… — Шептала она, целуя в шею. — И вот ты здесь, а значит пора вернуть долг.

Щёлкнул выключатель. Комнату залило