изолируем себя от её великолепия, силы, интеллекта и красоты… Артём! Жизнь это невспаханное, необъятное поле, а мы довольствуемся столь малым… За что мы продаём свою душу? За посредственное кино, дрянное пойло, быстрый секс, кабельное ТВ и брендовые шмотки? Что нам нужно для счастья? Громкое имя на нижнем белье и огрызок яблока на телефоне, хорошую квартиру и дорогой автомобиль? Неужели это и есть предел наших мечтаний?! Почему мы позволяем обмануть себя? Почему верим, что где-то в облаках есть парень, который решит за нас все проблемы, если шептать молитвы пару раз в день? А выбрав какого-то президента, наша жизнь зацветёт… Разве к этому мы должны стремиться?!

— Знаешь, — Артём усмехнулся, — твои слова как будто сплетены в колючую проволоку. Я-то, пожалуй, и соглашусь с некоторыми твоими доводами, пусть и звучат они резковато, но сомневаюсь, что люди примут страдание как образ жизни.

— О да… Но зато каждый второй твердит о смирении, хотя оно лишь превращает человека в раба. Смиренно терпеть, пока мир гниёт, вот что им внушает их бог. И да, они страдают, но страдают зазря. — Азалия замолчала и несколько минут вглядывалась туда, где под сенью деревьев сновали влюблённые парочки. — Только посмотри на них, а ведь они несчастны, как несчастны многие из нас… Мужчины отдаются своему эгоизму, видя в женщинах шлюх, лишь забаву, тогда как женщины видят в подонках принцев на белых конях. Они не пытаются созидать, а берут то, что есть, ослеплённые своими иллюзиями, но в глубине души знают об обмане, поэтому страдают и гниют изнутри… Но вместе с тем обсыпают друг друга клятвами.

— А как же пожилые пары?

— Их меньшинство. Единицы, что познали истинный путь к счастью, через умиротворение собственной души.

— Скажи, тебя кто-то обидел? — С сомнением спросил Артём.

Азалия впервые за вечер по-настоящему рассмеялась.

— Прости, меня что-то понесло, ты наверно теперь будешь думать, что я чокнутая.

— Да нет, мне нравятся чокнутые. — Артём улыбнулся.

— Но меня и вправду понесло, может из-за песни… или из-за тебя. Ты кажешься таким наивным и настоящим… твои вопросы… они отдают детской искренностью, когда ты ещё веришь в чудеса. Я не хотела быть столь откровенной, но этот твой взгляд, он обезоруживает, отогревает, выворачивает душу. Обычно я та ещё злобная стерва, но от твоих вопросов, то, как ты их задаёшь, всё внутреннее напряжение спадает.

— Ну, я лишь пытался быть милым. — Сказал Артём.

И Азалия вновь улыбнулась.

— Это хорошо! — Сказала она, и какое-то время они молчали и просто шли, глядя по сторонам.

— Нет ничего хорошего. Я бы хотел быть тем человеком, которым ты меня считаешь, но я женат, и я люблю свою жену. А ты и вправду милая, и очень хорошая. Поэтому я уверен, ты найдёшь правильного человека, который разглядит в тебе то, что вижу я сейчас. И после всего сказанного, я не хочу вставать на легкий и такой манящий путь измены. Но я солгу, сказав, что мне не страшно, и я не сомневаюсь, не угасла ли любовь, если супруги уже начали ходить налево, и была ли она вообще? Выдержим ли мы этот тернистый путь или кончим жизнь в разводе, несчастными, озлобленными стариками с разбитыми сердцами? Я не хочу такой участи для Анны и мне так стыдно за эти мысли и враньё, которое я наплёл. Иногда мне начинает казаться, что я живу чужой жизнью, что я утратил себя, и нахожусь не там, где должен. Я словно оказался в коридоре с тысячью запертых дверей, а все ключи, что у меня есть, не подходят ни к одному из замков. Всю жизнь я считал себя вполне счастливым, но теперь начинает казаться, что всё это был сладкий сон, а теперь я начинаю просыпаться и чувствую, что моё сердце разбито…

Азалия приблизилась к Артёму совсем близко.

— В одной повести, которую я как-то прочла, героиня говорила, что наши сердца не разбиваются, а только мнутся. — И Азалия всё шептала и шептала каким-то всё более зернистым голосом, и словно бы от этого само пространство начало расходиться по швам, и туман просочился на аллею.

Всё исказилось, вывернулось и вдруг затерялось в едком, никотиновом облаке, но прежде проскочило видение, просвет, что не утоп в забвении, как Артём и Азалия садятся в такси и уезжают. Сколько времени они ехали? Зачем и куда? Ответы скрылись где-то в тумане.

Такси остановилось у подъезда. Артём расплатился, помог выбраться Азалии.

Снова расстелился туман, в котором парочка поднималась на лифте, затем вышла чёрт знает на каком этаже и подошла к двери. Азалия вставила ключ и повернула. Щёлкнул замок, и дверь распахнулась. В квартире тоже всё было в дыму. Артём не шагнул дальше прихожей и окликнул Азалию, когда она двинулась в сторону кухни.

— Азалия! — Сказал Артём, и она обернулась. — Я… я не могу, прости… я только хотел проводить, и ничего больше. Я не могу предать свою жену и не хочу.

Азалия улыбнулась.

— Ничего, но мог бы ты выполнить мою просьбу — поцеловать меня на прощание?

Артём помедлил и всё-таки потянулся к её губам. Но вдруг Азалия прижала свои ладони к груди Артёма, и он завис в миллиметре от поцелуя. Так сильно сжалось его сердце, что он застыл. Оцепенел. Что за мёртвая хватка была у этой девки? Само отчаяние сдавило его органы. Незримая стена безволия, которую не преодолеть. Ни возразить, ни пошевелиться, а вокруг медленно и густо расстилался всё тот же дым, и всё в нём исчезало. Азалия, её квартира, эта встреча.

И снова Артём стоял голый у окна, тогда как внутри него всё рвало, металось и неистовствовало. И больше всего он думал о своей жене. Аня… Где же ты? В сердце кольнуло, и Артём стиснул зубы, сморщил лицо и простонал. Как никогда раньше он ощутил потерянность и одиночество в своей холодной, пустой квартире, словно на его плечи свалилась вся отчуждённость мира.

Спальня начала заполняться дымом, и Артём услышал нежный щебет жены, а затем и увидел её. Она стояла у постели и разговаривала по телефону. Её волосы были распущены и растрёпаны, а тело едва прикрыто халатом. И пока она говорила, накручивая локон на палец, взгляд её становился всё игривей и игривей. Иногда она просто не могла удержаться от смеха, и тогда глаза её блистали, а полные губы шевелились, обличая похотливые мысли в слова. И голос нежно щебетал, был столь мягок и податлив, словно изысканное нижнее кружевное бельё из шёлка.