сидел пред зеркалом, как-то уж слишком отчаянно пялился в него, казалось вот-вот дырку проглядит. Я попытался разглядеть, что этот другой я там такого видит и вдруг оказался сам на его месте. Я сменил перед зеркалом себя. Какой бред! Но по-другому и не скажешь.

Сначала в зеркале было пусто, не отражалась ни комната, ни моя рожа, ничего вообще. Я даже успел заметить, что сама поверхность зеркала это вовсе не стекло над алюминиевой фольгой, а всё та же чернота, что засосала меня в стенку… Мамино лицо появилось в этой черноте внезапно, но я даже не вздрогнул. Оно было странное, угловатое, ненастоящее, но, всё же, это было именно её лицо, только состоявшее из бесконечных маленьких треугольников.

Мама заговорила, но голос был теперь чужой, грубый и механический:

– Денис, здравствуй. Надеюсь, ты узнал мой образ. Я приняла его по твоей воле, ибо этот облик тебе дороже всего.

– Я слышал мамин голос, я тоже умер что ли?

– Нет, ты не умер.

– Кто ты вообще?

– Я – никто. Всего лишь одна ипостась твоего вечного внутреннего диалога.

– Ясно. Знал ведь, что с галоперидолом шутить нельзя, а тем более – нельзя бухать под аминазином.

– Да, Денис, ты прав – всё это лишь твоя галлюцинация, но только внешне.

– Это как?

– С помощью мутационных факторов действия специальных препаратов, в частности – нейролептиков, ты сумел отбросить все ингибиторы и расширить сознание до уровня, позволяющего пребывать здесь.

– А где это «здесь»?

– В центре. Вселенная не имеет ни границ, ни пределов, потому и центр её находится в любой её точке.

– Отлично. Но не очень понятно.

– Посмотри наверх.

Я посмотрел и увидел на потолке, на месте люстры, большой круг, в котором жирно крутилась тёмно-синяя воронка.

– Что это за хрень?

– Там все ответы на вопросы, которые ты задавал себе всю жизнь.

– Да ладно!

В воронке вдруг появились буквы: «Прохладно. Да, твоей матери здесь нет, но зеркало покажет, где её найти».

Я тут же опустил взгляд к зеркалу, мое сердце забилось чаще. Неужели, думал я, я её встречу; неужели, все эти мысли о ней не были простым клиническим бредом, как меня уверяли эти поганые врачи?!

В зеркале теперь не было маминого лица. Теперь там была какая-то мерзость: множество мелких треугольников бегали друг за дружкой, образовывая странную фигуру, похожую на огромного таракана, стоящего, как в сказке про «тараканище» на задних ногах. Боже, как же я их ненавижу! Не понимаю, зачем их вообще создали, от них никакого проку, кроме вреда! И зачем это тупое зеркало приняло именно такой вид?

Таракан кивнул вверх, я посмотрел в круговерть на потолке, там светились буквы: «Да затем, Дениска, чтоб тебе жутко было. Это же твой глюк, вот ты сам себя и пугаешь. Видимо, в таком состоянии ты лучше соображаешь. А вообще – черт тебя разбери, ты же больной на голову».

Буквы растворились в темно-синей жиже, я снова перевел взгляд на зеркало.

Мамино лицо вернулось, но теперь оно было на туловище таракана, а из её головы торчали длинные тонкие антенны. Какая гадость! Меня затошнило, и я захотел просто встать с табурета и убежать… обратно в очередь к гастроэнтерологу, (всё-таки там, среди унылых зомби, было не так противно), но ни убежать, ни даже приподняться с места я не смог. Что-то держало меня на месте словно паралич. Ладно, думаю, членистоногая тварь, что дальше?!

Произошедшее далее я толком описать не в силах, потому как не могу самому себе даже дать отчёт в том, что это было; поэтому расскажу упрощенно, игнорируя множество деталей; изложу всё так, как оно запечатлелось в моей воспалённой памяти.

Я увидел множество себя. Да, черт побери, иначе не скажешь. Бесчисленные миры, точками разбросанные по поверхности зеркала и в каждом есть я. Ума не приложу, как они уместились в таком маленьком прямоугольнике. Я произвольно выбрал одну из точек и сконцентрировал взгляд на ней.

Всё вокруг вдруг задрожало, замутнело, померкло, и я проснулся. Да, провалиться мне на дно вотчины Плутона, я проснулся в своей кровати, в своей комнате! Только как-то непривычно чисто было в ней, мебель другая, ремонт какой-то новый…

«Дениска, хватит дрыхнуть, на работу опоздаешь», – прозвучал звонкий и строгий мамин голос из кухни.

Я закрыл глаза. Открыл, закрыл опять и снова открыл. Если это и был глюк, то настолько реалистичный, что… Да нет, не может быть.

Моего старого привычного зеркала в комнате не было, видимо как ремонт делали и меняли мебель, так и выбросили его вместе с прочей рухлядью. Стоп! Какой на хрен ремонт? Кто делал?

«Мам!» – неожиданно для самого себя, небрежно крикнул я.

Мама вошла в комнату. Боже, как она была прекрасна! Её немного волнистые, чёрные волосы, казалось, были сотканы из самой ночи. А глаза! Это были все те же, самые добрые и ласковые на свете глаза, которые я сумел сохранить в памяти. От всей её фигуры, (облаченной почему-то в строгий тёмно-синий костюм) исходило тёплое и мягкое сияние, обещавшее покой и радость.

«Забыл сказать вчера, я ж отгул взял», – небрежно прогавкал я усталым голосом, вместо того, чтобы кинуться к ней, обнять и не отпускать никогда.

«Понятно, – буднично отвечала она, глядя на свои золотые часы, – топить будешь. Вчера опять поддатый небось пришёл?! Гуляка. Ладно, завтрак на столе, а мне пора уже на работу».

«Давай, мамуль. Удачного дня», – снова бубню я, возвращаю лицо на подушку и тут же засыпаю.

Точнее, засыпает этот, другой я, лениво и неблагодарно принимающий факт того, что мама жива, а мне остаётся только перевести взгляд на другую точку на зеркале и всмотреться в неё.

Я поднимаюсь на лифте на восемнадцатый этаж. В руках у меня огромный букет красных, немного пошловатых роз и красиво завёрнутый подарок. У мамы юбилей, шестьдесят лет.

Вот это да! Это ж сколько тогда мне здесь? Тридцать четыре!

Это как это я так на девять лет постарел-то?!

Я хотел посмотреть на себя со стороны, получше оглядеть, но то моё тело подчинялось тому, другому мне, а я настоящий был допущен к нему лишь в роли пассажира и наблюдателя.

Дверь, конечно же, открыла мама. Она всегда сама встречала гостей. Да, она немного постарела, но на шестьдесят явно не выглядела. Максимум – на пятьдесят.