достаточно выпил, и накопившаяся усталость неумолимо тащила его арканом в кровать. Посчитав, что двух десятков писем на сегодня достаточно, Олег пошёл спать. На душе у него было тяжело от прочитанного, и, вместе с тем, сладкая до приторности печаль разливалась по сердцу его от воспоминаний об их с братом детстве.

......................................................................................................................................................................

В другой раз он присел за письма только через две недели, когда вновь выдались свободные вечера. Долго вспоминая, на чем именно он остановился, Олег вынужден был некоторые записи прочесть повторно. Дойдя, наконец, до нужных, нечитанных еще, он наткнулся среди прочих на одно особенно длинное. Его он решил пропустить и прочесть позже, потому хронология (которая и без того еле присутствует) здесь совсем нарушается. Среди вызвавших интерес писем были следующие:

03.04

…сегодня вспоминал всё утро про Миклона. Когда я вышел из дома, было ещё темно и обугленные останки деревянного барака смотрелись в зимнем полумраке особенно печально. Сколько лет уж прошло, а никто эти руины так и не снёс, никому, видать, нет до них дела. Я поймал себя на мысли, что, хотя и хожу каждый день мимо этих засыпанных наполовину землёй и заваленных мусором фрагментов сгоревшего барака, давно перестал обращать на них внимание. Сегодня вот обратил. Мне тогда лет 11 было, когда случился тот пожар. Наш дом – сталинская пятиэтажка, углом к ней пристыкована ещё одна, а под ними, метрах в пятидесяти жалко сутулился двухэтажный деревянный барак. Срок деревяшки давно вышел, она жалобно глядела грязными окнами в равнодушное серое небо, прося пощады и избавления от опостылевшего дряхлого существования. Но небо было непреклонно, и земные представители его в лице администрации города, приказывали бараку жить и продлевали его муку магическими манускриптами с порядковыми номерами и заголовками вроде «приказ» и «постановление». Двор у нас с «деревяшечниками» был общий и, помню, детворы собиралось порой много. Люди, в большинстве, жили в бараке приличные, только вечно сетующие на бытовые неудобства (отсутствие канализации и центрального водоснабжения, к примеру) и мечтающие о лучших жилищных условиях. Но куда ж без алкашей?! Их тоже там хватало.

В общем, жил там один паренёк, звали его Миша, но все остальные дети из барака звали его Миклон. Вроде как он похож был на одного актёра из сериала «Клон», который тогда крутили по ящику. Миша был болен, кажется у него был ДЦП. Он был высокого роста, хотя, возможно, это тогда мне так казалось, потому как сам я был ещё совсем мелким; левая рука Миши была всегда неестественно скрючена в двух местах, а на лице его навечно запечатлелась глупая кривая улыбка. Это потом уже, повзрослев, я понял что и согнутость руки и гримаса на лице – следствия паралича, а в детстве я, как и все дети, просто думал, что вот, дескать, какой ты, Миша, уродец несуразный.

Вообще, он был добрый, застенчивый, хотя и стремился к общению. Его всегда влекло в компанию, несмотря на то, что почти все во дворе над ним издевались и смеялись. Злые, от каких-то затхлых северных ветров зачерствевшие дети. Миша не обижался, а только порой глаза его наливались печалью и это очень смешно выглядело на фоне его постоянной кривой улыбки.

Возможно его не столько тянуло к другим детям, сколько просто прочь из дому, потому, что дома ему было хуже. Родители его были неизвестно где, а жил он с теткой. Она порой неслабо сидела на стакане и часто била его за любой проступок, при этом крики её были слышны через открытое окно на весь двор. Хотя, конечно, она, должно быть, любила племянника, и вся злость её была следствием гнетущей усталости от трудностей одинокого воспитания и содержания непростого ребёнка. К тому же, ей страшно было взглянуть в будущность его: что она могла увидеть там такого, что придало б ей сил, а не ввергло бы в панику и депрессию?!

Миклон был старше всех детей во дворе, думаю ему было лет семнадцать, не меньше.

Одет он был как попало, но одежда и обувь его почти всегда были чистыми. Хотя, порой его наряд покрывался грязью и пылью уже через каких-нибудь двадцать минут после выхода на улицу. Ребята от скуки издевались над ним по-разному. К примеру, кто-то из них показывал пальцем ему за спину и восклицал с серьёзным лицом: «Смотри, Миклон, слона ведут!», Миша, конечно же, поворачивался (причём всем телом, повернуть одну голову ему было тяжело), и тут же один из ребят сильно пинал его по заду. Все смеялись и всем казалось из-за его лицевого паралича, что и он тоже смеётся; что, видимо, он легко мирится со своей ролью урода и мальчика для битья, оттого и сам приходит к ним, оттого и не убегает от них. Но, Мише, как потом выяснилось, было совсем не до смеха. Или вот ещё: кто-то из компании отвлекает Мишино внимание какой-то болтовней, спрашивает о чем-то, а другой придурок подкрадывается к нему сзади и садится на корточки под ногами его, нагнув спину; первый тут же сильно толкает Мишу и тот смачно и очень болезненно шмякается спиной оземь. Снова смех, да ещё сильнее, потому как Миклон, калека, и подняться толком со спины не может, а всё вертится, как жук и мычит: «ууу, мууу, а-стаать не моогуу», и лыбится, дурачок.

Говорил он ужасно, точнее говорить он почти не умел, ограничивая общение кивками, мотанием головой или простыми словами, типа «да», «нет» и проч. В общем, жил Миклон себе, жил своею Миклоновой неполноценной жизнью, а туман будущности его всё густел и чернел.

Однажды, помню, я сидел во дворе один. Было еще совсем рано, а может, было время к обеду, не помню точно, но почему-то никого из ребят больше не было. Миша подошёл тихо, я даже не услышал его шаркающей походки. Он стоял и смотрел на меня со своей нелепой кривой улыбкой и в глазах его я видел радость. Радовался он, видимо, тому, что застал меня одного, а я никогда не участвовал в идиотских надругательствах над ним и называл его почти всегда только по имени, потому как не любил этот скучный сериал.

Миша вдруг замычал чего-то и затряс правой, здоровой рукой. Но лице его выказалось напряжение, он силился сказать что-то, но выходило только: «ууу». Он протянул ко мне правую руку, и я увидел в ней старый потертый кубик Рубика.

«Ууу…уубик…ааа…абери» – промычал Миша и