…а что, если когда я умру, я просто застряну в этом своем последнем кадре, в пейзаже, который будет последним из увиденных мной?! И от него ведь будет не отвертеться…

Так может я давно умер, а то, что происходит со мной – просто «визуальный обман», побочный эффект этого самого последнего кадра, только очень растянутого и размытого… Никто ведь на самом деле не знает, какова должна быть жизнь на самом деле, потому что не с чем сравнить.

Вот я такой умер, и последнее, что нейроны запечатлели в мозгу – это полученное с нервных окончаний глаз изображение потолка в моей комнате. Я же дома подохну, в кровати. Хотя, не факт. И вот, что же это получится – так и придётся мне всю вечность глядеть в этот потолок, будучи не в силах ни зажмуриться, ни отвести глаз?! Жесть. И при этом я буду осознавать, что это – именно изображение потолка, но не сам он, и смотрю на него не совсем я, а так, эхо того, что было мной и теперь навечно застыло в пустоте. Жуть. Вот тебе и вечная мука безо всяких пафосных котлов и чертей. Впрочем, хорошо подумав, здесь можно всему возразить. Как же я смогу вечность на что-то смотреть? Для того, чтобы смотреть нужны ведь глаза хотя бы… а я же умер, какие на хрен у меня глаза!? Пусть даже я не смотреть буду, а осознавать, как бы видя образ из памяти, но тогда непременно нужно, чтобы был тот, кто осознаёт и то, в чем это осознание размещается, та самая память. А ведь ни первого, ни второго нет. Так что хрена мне лысого, а не потолок!

Олег пролистал список писем и открыл одно из последних (если не самое последнее).

13.05

…справедливость, есть ли она? Таракан сказал, что ничего, кроме неё и вовсе нет. Но что есть она, в сущности? Продукт ума, нигде не встречаемый, кроме как в уме же. Некий идеал, который выдуман, чтобы обманывать себя, заставляя в кромешной тьме видеть свет, которого нет. Справедливость – это трафарет, который человек, её алчущий, накладывает на любой феномен природы и страдает каждый раз, когда феномен этот не подходит по форме. А не подходит он никогда.

Но, впрочем, это тоже одна болтовня, будем думать, что справедливость есть, и что, более того, одна она и есть только.

Справедливо ли тогда, что есть жизни сытые и долгие, а против них – жалкие, в голоде и в мучениях? И что иные погибают от страшных недугов в раннем ещё, детском возрасте, или при рождении? И справедливо ли, что многие есть, кто творит зло, а от зла этого страдают и гибнут другие и во множестве?

Я повторюсь, к таракану у меня никакого доверия нет, но, всё-таки хочется думать, что рассказанная им басня вовсе не басня; хочется верить, что действительно только и есть во всех мирах одна справедливость, паутиной стянувшая их воедино. И если кто-то зло творит здесь, то в других мирах также точно и пострадает от зла, а если кто погибает от болезни совсем юным или даже взрослым уже, то там он живёт долго и во здравии; и в том же духе.

Таракан, я ненавижу тебя, но хочу, чтоб ты был прав, а не оказался плодом воображения, порождённым затуманенным болезнью умом моим.

Последние строки Олегу пришлось перечитывать несколько раз, потому как он засыпал, не доходя и до середины предложения. Осилив, все же, это письмо до конца, он, даже не раздеваясь, повалился на диван. Уже почти провалившись в бездну сна, Олег вспомнил вдруг, как сильно брат боялся тараканов и понял, откуда появилась в одном из писем эта галлюцинация в виде огромного насекомого, что показывалось из-за шкафа. Да и вообще, все эти слова про «доверие к таракану», про то, что таракан что-то там сказал, все это, однозначно, отголоски фобии Дениса.

Эти мысли были совсем уже нечеткими и даже похожими больше на дурман, овладевающий сознанием Олега. Тяжелая усталость от ежедневного верчения волчком на стылых просторах малого бизнеса дала о себе знать. Он уснул.

Наутро Олег проснулся в паршивом состоянии. Мало того, что ночью ему было жарко из-за того, что он спал одетым, так и сон его был рваным, неспокойным. Снилась ему разная дичь. То весь обожженный уродливый калека протягивал ему оплавленный кубик Рубика и голосом Дениса говорил: «куууубик…есконечность…в кууубике», то огромный, мерзкий таракан гнался за ним по крыше деревянного барака… В общем, вместо того, чтоб, как пел гений, поесть, помыться и тд, Олег сразу включил ноутбук и вошел в почту. Первая же мысль его была – найти то, большое письмо, которое он пропустил, оставив на потом. Почему-то ему было очевидно, что в этом именно письме, наконец, окажется что-то действительно важное.

20.03

…до того было паршиво на душе, что я просто сидел и смотрел на стену перед собой. Справа стояла и кряхтела бабка. Видите ли, я должен уступить ей место. Чёрта с два, знаем таких! Да и лень мне было поднять задницу, честно сказать.

Мне, все же, надоел бабкин саботаж, и я отвернулся в сторону. На моей лавке сидело ещё трое: какой-то плюгавенький мужичок в джинсовой куртке, тётка с ребёнком на коленях (ребёнок тоже кряхтел) и ещё одна бабка, но более везучая, чем та, первая, что стоит справа и исходит на хрип.

Дальше в коридоре ещё было человек семь, тоже все в очереди, но уже к другим врачам. Я заметил, что все почти люди, кроме одной сидящей старухи (кряхтящую я просто не брал в расчет) уткнулась в свои телефоны. Даже сопливый мальчишка у мамашки на коленях и тот смотрел на её айфоне какие-то мультики.

Меня сначала разбирала злость – чего, думаю, вы уткнулись в эти свои зомбо-гаджеты? Что там? Социальные сети? Новости? Картинки какие-нибудь дебильные? Игрушки?

Нет, скажи на милость, новость потеряет свежесть и лоск, если ты узнаешь её на секунду позже остальных? Или от того, что ты вычитал очередной бредовый опус в ленте, ты, типа, в ногу с миром идёшь?! В курсе событий, как бы?! А как же не поделиться всем этим навозом со всеми своими подписчиками, «друзьями» и прочими дегенератами?!

Ну а уж поиграться в телефоне или посмотреть «смешные» картинки или видосы, пока стоишь в очереди, среди таких же безмолвных