киваю, воодушевленная будущим разговором. Да и тем, что не придется скрывать правду о своем занятии, к тому же, идти на поводу шантажа бывшего. Можно даже немного его проучить, чтобы он навсегда забыл дорогу к моему подъезду, а память отшибло напрочь.

— Почему пилон? — вдруг спрашивает Распутин уже на самом подъезде к офису. — Это как-то связано с желанием причинять себе страдания шестом? Или с возможностью забираться выше по этой палке? Или ты решила освоить дополнительную профессию?

— Палке, — смеюсь я, но Распутин только сильнее хмурится, и я поджимаю губы. Ему действительно интересно?

— Все проще. Мальчик, в которого я была влюблена в школе, сказал, что я скучная заучка, что, кстати, было правдой. Я реально зануда.

— И? Ты решила поразить его танцем на шесте?

— Я вообще хотела поразить его хоть чем-нибудь, а студия пилона у меня рядом с домом, а это значит, что я не убьюсь, пока дойду до нее.

— Логично. И как, поразила? Он стал твоим первым парнем?

— Нет, — смеюсь, вспоминая лицо одноклассника. — Спустя год я уже и думать о нем забыла. Он увидел меня на выступлении и почти полгода бегал. Караулил у студии и…

— Шесты там крепко закреплены? — перебивает Распутин. Зачем спрашивал тогда?

— Что? Ну, обычно да, но недавно один сломался.

— Именно в тот момент, когда ты на нем висела?

— Ага. Представляете, как все ржали?

— Представляю, — даже не улыбается он и кивает в сторону моего окна. — Приехали.

Мы вместе поднимаемся в офис, я тут же готовлю кофе и чай гостям, которые должны прибыть с минуты на минуту, а Распутин идет развешивать свои рубашки.

После совещания я убираю все со стола, слушая радио, что играет теперь фоном. И тут играет она, моя песня. «Believer» Imagine Dragons.

Я быстро оглядываюсь на закрытую дверь. Вроде никого. Распутин опять весь в работе.

Так что можно немного расслабиться и погрузиться в эту божественную мелодию.

В моей голове она играет на полную громкость. Я складываю грязные чашки, немного пританцовывая. Стираю пыль, водя по столу тряпкой, как рукой по шесту, равно под музыку. Резко, под сильный бит оборачиваюсь, крутанув бедрами и головой, чувствуя себя почти богиней танца. Тут же вскрикиваю, замечая Распутина в дверном проеме. Сволочь! Я дергаю рукой, и вся моя башенка из чашек просто валится на пол. Я пытаюсь спасти хоть парочку, слышу почти в ухо.

— Да не трогай, дура! — но поздно, на пролитом кофе я поскальзываюсь, и улетела бы вниз, головой, если бы не сильные руки Распутина.

— Вы опять меня напугали! — нападаю, но из рук его не выбираюсь. Я в них, можно сказать, вешу, как на канате, но страха не чувствую, знаю, что не отпустит. Не уронит. Сама не знаю почему, при этом теперь рассматриваю его большой нос. Он у него и правда огромный. И ноздри. Как у быка раздуваются. Раздражаю я его, да?

— Я тебя зову, ты не слышишь. Может тебе тут шест организовать, чтобы ты крутилась…

— Ага и случайно в окно вылетела… — усмехаюсь, выбираясь из объятий, неохотно, если честно. Распутин, что странно, тоже не спешит выпускать меня, удерживает до последнего.

— Запросто. Прыгай потом за тобой.

— Это будет сенсацией.

— Нормально. Стоишь?

— Да. Только голова кружится.

— Ну давай еще так постоим, чтобы не кружилась, — говорит он спокойно, тоже смотря мне в глаза. Интересно, а так близко мой нос тоже кажется большим? — О чем ты думаешь, Маша?

— О носе…

— О чем? — кашляет он, наконец отпуская меня.

— Просто у вас нос большой, когда смотришь близко, и я подумала, что мой тоже кажется большим…

— Потрясающе. О носе.

Пожимаю плечами. Лучше говорить и думать о носе, чем о том, почему рядом с начальником моя голова кружится, хотя я этого состояния вообще не знаю, так как кручусь на шесте с шестнадцати лет.

Опускаюсь на корточки, чтобы собрать осколки. Только чтобы перестать смотреть в эти ледяные, такие обжигающие глаза. Только чтобы не ощущать, как они жгут кожу везде, где касаются.

— Мария Викторовна? — слышу отклик и поднимаю взгляд, чувствую, как теряю ориентиры, как земля уходит из-под ног, как все вокруг теряет краски, кроме одного темного и очень яркого пятна. В таком положении Распутин выглядит непросто устрашающе, он выглядит почти божеством. — А сейчас о чем думаешь?

Ну вот что ему до моих мыслей. Дурацких и совершенно не рабочих.

— Что вам идет быть сверху.

— А тебе снизу. Не трогай ничего руками, порежешься, пошли наработки твои смотреть, пока я еще в состоянии, — поднимает он меня за плечо, а я пытаюсь осознать его ответное: «А тебе снизу». С другой стороны… Он же мужчина. Он бы любой женщине так сказал.

Пока Распутин уходит в свой кабинет, я звоню Арине Петровне, которая у нас отвечает за уборку. Она приходит быстро, а я иду скорее к начальнику и сажусь рядом, пока он раскладывает на столе мои чертежи и рисунки.

— Ближе двигайся, — пододвигает к себе он мое кресло, да так, что теперь я чувствую яркий запах его древесного одеколона и касание его твердого бедра. Становится неловко. Остается надеяться, что очередной разнос быстро закончится. И я смогу уйти и дальше делать вид, что меня совершенно не интересует начальник…

Глава 11

Слишком близко. Неподобающе. Бедро к бедру. И как тут слушать очередной разнос. Как слушать, если он жестикулирует, а я смотрю на выпирающие вены. И все-таки чем он занимается? Ну, помимо вертолетов, секса с любовницей и контроля над всей компанией. Каким спортом?

— Мария Викторовна, ты меня слушаешь?

— Конечно.

— И что сказал?

— Вы сказали, что вертолет не может быть таким длинным, лопасти должны быть длиннее.

Он замолкает, моргает пару раз.

— Ты, конечно, фантастична. Как можно любоваться на начальника и слушать все, что он говорит.

Что? Нет, простите, что?

— Я на вас не любовалась?! Я не любуюсь на начальников!

— Не кипятись, я понял. Давай еще посмотрим, что там у тебя.

— Да с чего вы решили, что я любуюсь? Ну хорошие у вас зубы, так они у коней знаете какие? Ого-го. И руки у вас хорошие, с венами. Значит, чем-то занимаетесь. Вот я и подумала, чем. Но точно не любовалась.

— То есть зубы у меня как у коня?

— Ну блин! Ну почему вы выдергиваете самую смешную фразу?

— Если бы я знал, — я только открываю рот, но он прикрывает его. Я почти чувствую солоноватый вкус его тугой кожи. — Все, закрой рот, пока