мог ни о чем больше думать — только о ней. Ему было безумно страшно от мысли, что девочка не выживет. Потому после смены он с трудом, но доходил до больницы, чтобы помочь хоть чем-нибудь.

Сначала Маше было очень плохо, она балансировала буквально на грани, но в редкие минуты, когда приходила в сознание, девочка видела мальчика или слышала о нем от медсестер, не прислушивавшихся к тому, о чем просила в бреду больная. Чего они только не слышали. Прогноз у истощенной Маши был сильно так себе, но Гриша где-то нашел травы, выкопав их из-под мартовского снега. Ради этого он пошел туда, где падали бомбы и снаряды — на самую окраину. Редкие в это время травы помогли, девочка медленно пошла на поправку.

— Не умирай, пожалуйста, — попросил Машу мальчик. — Без тебя не будет смысла жить.

— Я… не… умру… — ответила ему девочка, пораженная его словами. — Я… буду… всегда… И… ты… будешь… — говорить ей было очень тяжело, но Маша справлялась. Уже почти забыв, что было до, девочка приняла себя новую, страну, завод и Блокаду.

Очень помогала Ольга Берггольц. Зовя, требуя — жить, поэтесса непостижимым образом заставляла бороться. И Маша боролась, а Гриша… Он просто надеялся. Мальчик каждый день надеялся на то, что его девочка выздоровеет. И случилось чудо. По мнению врачей — почти невозможное. Не прошло и месяца — очень слабая после болезни Маша встала на дрожащие ноги. Это был, пожалуй, праздник.

По какому-то стечению обстоятельств, в этот день стало теплее — наступала весна. Они выжили, пережив самое страшное время. Надя радовалась вместе с ребятами, став очень тоненькой, хрупкой, но оставаясь живой. И она жила, как жили и мальчик со своей девочкой. Как жил не сдавшийся город.

— Весной будет проще, — люди на это надеялись, мечтали об этом и очень ждали лета. Всем хотелось тепла, иногда даже больше, чем хлеба.

Казалось, самое страшное, ледяное время прошло, но с весной организмам было нужно больше витаминов, а вот взять их было неоткуда. Маше было чуть попроще — в больнице кормили чуть лучше. Было и молоко — соевое, были горькие витаминные напитки, и даже пахнущие хвоей, иногда даже сладкие, поэтому девочка смогла пойти на завод, снова вставая к станку.

А Надя поняла, что ее трогает только то, что будет со «своими», к которым теперь относились только эти двое. А трупы, умирающие дети, голодные глаза девушку уже не трогали. Она на многое насмотрелась за эту зиму, которую даже описать вряд ли когда-нибудь будет возможно. Иногда Надя думала, почему этих детей взяли на завод, хотя ни одно предприятие не принимало детей младше шестнадцати лет, и не могла найти ответ. Также ей было непонятно, как они могли работать со станком, ведь труд был очень тяжел… Но Гриша и Маша работали. Каждой нормой приближая тот самый день, когда наступит Победа.

Но вот девочка уже не планировала, даже не мечтала о том, что будет после, для нее как будто не существовало никакого «дальше», только «сейчас». Все стало рутиной — и воздушные тревоги, и снаряды, падавшие на город, и саночки… Все чувства, что у нее, что и у мальчика оказались укрыты мягкой подушкой, оставляя только «надо». Но, все-таки, что-то было еще — у Самойловых были они сами.

— Закончится Блокада, — сказала Надя как-то вечером. — Будет много хлеба с маслом…

— Не верится, — прошептала в ответ Маша. — Кажется, что так будет всегда, до самой…

— Не смей так думать! — прикрикнула девушка. — У тебя есть Гриша и я, а у меня есть вы, поэтому все будет хорошо.

— Все будет хорошо, — твердо произнес мальчик. — Иначе быть не может!

Когда-то давно, в прошлой жизни, слушая рассказы о Блокаде, мальчик даже не представлял себе, как оно было на самом деле. Намного страшнее оказалось это время, но и честнее. Возможно, не везде было так, но для Гришки это время было честным, каким-то очень открытым, да и люди были совсем другими. Кто-то озлился, кто-то устал, кто-то пытался отогреть, а кто-то, по слухам, озверел. Но вот «хозяев жизни» Гришка совсем не видел и одно это считал добрым знаком. Город, несмотря ни на что, боролся, а проклятых фашистов рвали на куски снаряды, выточенные его руками.

В Ленинграде наступала весна, казалось, должно было стать легче, проще жить, но… Впереди было еще очень много дней и ночей, до того самого дня, когда ставший почти родным за это время голос с радостью произнесет: «Прорвано проклятое кольцо». Гриша знал, что этот день наступит.

* * *

Несмотря на весну, становилось только тяжелее. Люди по прежнему падали на улицах, их вывозили… Но уже не было скользко, стало теплее, хотя ни Гриша, ни Маша теплых вещей не снимали — холод, казалось, поселился где-то внутри. Он жил внутри них, грызя саму душу. Но они продолжали работать, даже падая без сил у станка, потому что за это им давали хлеб, кормили в столовой, стараясь поддержать, хоть немного помочь. За это они получали шанс дожить до завтра.

Гриша иногда чувствовал внутреннюю усталость, желание опустить руки, но не позволял себе это сделать, ведь и Маше было тяжело. Мальчик тормошил свою девочку, и Маша оживала. Под бомбами они зачастую выходили за пределы города, чтобы поискать травы, хоть что-нибудь, что могло помочь витаминами, разнообразить отсутствующее меню. Казалось, что весной стало страшнее, чем было зимой, но это, конечно же, только казалось.

Усевшаяся на скамейку Надя просто не могла подняться. У девушки не осталось, как она думала, совсем никаких сил. Она бы так и осталась сидеть, как многие до и после нее, но непорядок заметил Гриша, сразу же подбежавший к Наде, за ним поспешала и Маша, ведь порознь младшие вообще уже не встречались.

— Не могу больше, — вздохнула Надежда. — Просто сил нет…

— Ты должна, — Маша тянула девушку. — Гриша, помоги! — вдвоем они поставили Надю, принявшись тормошить, отчего та вскоре прогнала свое настроение. Хотя апатия, на самом деле, никуда не делась, будто бы затаившись где-то внутри…

— Гриша, пойдем за водой? — дети были очень истощены, поэтому Маша не могла сама, да и не ходила она никуда одна.

— Пойдем, родная, — мальчик и сам не заметил, как у него выскочило это слово.

Но девочка в ответ просто коротко прижалась к Грише. Если бы могла, она бы улыбнулась сейчас, только вот улыбки куда-то делись, как и почти все эмоции. Осталось только чувство голода и Гриша, который необыкновенно быстро стал