Иногда в сны приходила мама Зина, подбадривая и поддерживая своих детей, снова и снова находивших в себе силы жить. Даже после смерти мама была с ними.

[1] Ольга Берггольц

Глава 6

Весна тянулась чуть ли не медленнее, чем зима, но спешить детям было некуда. Надежда уже очень хорошо понимала, что не пережила бы зимы, если бы у нее не было этих двоих, поэтому девушка перестала хандрить, проживая день за днем. Всеми тремя Самойловыми овладело какое-то отупение, но тем не менее они продолжали жить и работать. Жить, как требовало Ленинградское Радио. И они жили… Под взрывы, сирены, они жили, как жили рядом с ними друзья. Настоящие друзья, готовые поддержать и помочь.

— Школы открылись, — мастер задумчиво посмотрел на Надежду. — Надо бы твоих туда…

— Кинотеатры тоже открылись, да сил почти нет, — вздохнула девушка. — Они же работают… Хорошо же работают?

— Ладно, потеряем направление, — согласился сильно сдавший мужчина. — Может, и выживут…

— Спасибо! — Надя не могла улыбнуться, пережитое зимой все еще давило на нее, а уж болезнь девочки, чуть не ставшая катастрофой для них всех… Смог бы Гришка пережить потер Машки?

Вечером девушка рассказала о разговоре с мастером, заставив и Машу, и Гришу удивиться, но оба приняли реальность, как факт, не стараясь что-то изменить. Ведь, если бы их отправили в школу, то отменились бы рабочие карточки… А столовая очень много сделала для того, чтобы Самойловы смогли выжить.

— Вы у меня молодцы, — Надя вздохнула, в задумчивости поглаживая своих младших, сидевших рядышком, по головам. — Не представляю, как вы в свои тринадцать стоите эти смены и выгоняете норму за нормой…

— Не надо об этом думать, — произнес мальчик. — А то будет, как с сороконожкой…

— Это когда у нее спросили, как она умудряется передвигать ноги? — тихо спросила Маша.

— Ну да… — кивнул Гриша. — Работаем и работаем, какая разница, как это получается?

— Тоже верно, — кивнула Надежда. — Завтра мы идем в кино, нам билеты выдали в заводоуправлении.

— Кино так кино, — согласилась Маша. — Я не против.

Надя заметила, что жизнь будто бы проходила мимо, ведь они втроем замкнулись на простом цикле: работа-сон-столовая. И все… Зачастую даже не уходя домой, оставаясь в цеху. С трудом до них могла достучаться Берггольц, почти не воспринимались уже и сводки. Это, безусловно, заметили и старшие товарищи, практически принудительно послав всех троих в кинотеатр.

Хорошей новостью стали трамваи. До сих пор, практически живя на заводе, Самойловы даже не заметили, что теперь домой можно доехать. В этот день их ждало кино… В очередной раз кинотеатр принимал семью. И фильм, полный песен и уверенности в победе, он оказался чем-то очень важным. Смутно знакомые песни проникали, казалось, в самую душу, заставляя встряхнуться.

— Иди, любимый мой, родной… — тихо напевала Маша по дороге домой, обнимая Гришу.

— Все будет хорошо, родная, — вздохнул Гриша.

— Скажи, ты помнишь… — девочка взглянула в глаза мальчика. — Когда?

— Прорыв в январе следующего года, — ответил Гриша, решив не говорить о полном снятии Блокады, все-таки, оставалось полтора года, а их еще надо было прожить.

Этот сеанс сделал очень хорошее дело — он принес немного тепла в души тех, кого потом, через года, называли «блокадниками». И Маша, вставая к станку, напевала песню, да и Гриша нет-нет, но тоже пел во время работы. И хотя сил почти не было, он пел. В цеху появлялись улыбки — робкие, натужные, но они яркими огоньками сверкали среди серой обыденности жизни.

Совершенно неожиданно умерла Лидочка — смешливая неунывающая девчонка, работавшая рядом с Машей. Она очень интересно рассказывала о довоенном Ленинграде, увлекая младших Самойловых этими рассказами. И вот… Лида присела у станка, как-то судорожно вздохнула, затем мягко повалившись на бок.

— Гриша! Гриша! — позвала Маша, подбегая к телу, но она уже все поняла.

— Лида умерла… — констатировал подросток. — Надо мастера позвать.

Глядя, как подруга покидает цех, отправляясь в свой последний путь, Маша… ничего не чувствовала. Просто не было в ее душе ничего, как будто просто деталь увезли. Мягкая подушка в ее душе просто отсекла все эмоции. То же самое было и с Надей, да и с Гришей. Правда с Надей в последнее время было не очень хорошо. Появившееся недомогание девушка проигнорировала, понадеявшись на то, что пройдет само.

Также Гриша отдавал им свой хлеб, которого как-то неожиданно стало больше, но и Надя втайне подкармливала Машу, потому что Гришу подкармливать было невозможно — он оставлял себе самый минимум, полностью сконцентрировавшись на своей девочке. Надя даже пыталась шутить, заботясь о своих младших, но сил оставалось все меньше. С каждым днем ей было все тяжелее вставать, все сложнее работать…

Надя не чувствовала себя заболевшей, разве что уставшей. Резко усилилась апатия, начала чаще болеть голова, но надежда не считала это важным, болеть ей было некогда — надо работать. Дистрофия набирала обороты, девушка уже временами видела черные мушки перед глазами, когда поднималась. Состояние ухудшалось совсем незаметно, но Надя по-прежнему ничего и никому не говорила.

Однажды ночью ей приснилась мама. Зинаида очень грустно смотрела на свою дочь. Она была совсем такой же, как и до войны, да и стояли они в парке. Тяжело вздохнувшая женщина протянула дочери руку.

— Пойдем, Надюша, — произнесла она.

— Как «пройдем»? — удивилась Надя. — А как же младшие? Они же…

— Ты умерла, доченька, — Зинаида прижала к себе Надежду, как-то мгновенно оказавшись рядом. — Теперь у тебя будет свой путь, а у них — свои испытания.

— Я не хочу, мама! — попыталась заплакать девушка. — Сделай что-нибудь, мамочка!

— Сейчас уже ничего не сделаешь, — женщина покачала головой. — Но, когда их путь прервется, им дадут шанс. Как и тебе — быть вместе с ними, ведь ты этого хочешь?

— А ты, мамочка? — тихо спросила почувствовавшая себя маленькой-маленькой Надежда, но мама только улыбалась, а для девушки медленно исчезала Блокада, Ленинград и ее «младшие», к кому рвалось сердце так, как будто они были ее детьми.

Не добудившись утром Надю, Маша запаниковала, позвав Гришу. На смену им надо было к вечеру, но они уже привыкли рано вставать и завтракать вместе. Гриша же, только увидев ставшую им очень важной девушку, все понял — они остались одни. Совсем одни на всем белом свете. Надя ушла легко, во сне, совсем не мучаясь и вот теперь Грише предстояло произнести это вслух.

Только представив реакцию Машки на это известие, мальчик вздохнул. Все было, как в дневнике Тани Савичевой. Теперь из всех Самойловых остались