– А вы еще говорили, что Бочкарев хороший бизнесмен… – напомнил Дронго. – Вы тоже умеете составлять договора.

– Жизнь заставила, – вздохнул Скульский, – время такое гнусное. Сначала думаешь о гонораре и юридически безупречном договоре, а уже потом о самом деле. Мы все вышли из Советского Союза, когда ценились совсем другие качества – профессионализм, честность, верность долгу, самопожертвование, бескорыстность, альтруизм, трудолюбие, в общем, все, что угодно, кроме наживы. А сейчас если ты не можешь заработать достаточно денег – значит, ты неудачник по жизни, просто не сумевший приспособиться к новым реалиям. Другое время – другие приоритеты, – цинично добавил он.

– И с таким мышлением вы работали столько лет в прокуратуре? – покачал головой Дронго.

– Работал. Только я пришел туда молодым комсомольцем еще в конце семидесятых, тогда были другие времена. А потом, в девяносто первом, все рухнуло. И нам объяснили, что верить в идеалы глупо, быть бескорыстным означает остаться в полных дураках, а отказываться от возможности заработать – значит просто не соответствовать новым условиям жизни.

– И вы стали приспосабливаться? – не скрывая иронии, уточнил Дронго.

– Не я, – ответил Скульский, – вся страна. Все сразу согласились, что нужно отбросить прежние романтические бредни и зарабатывать деньги.

– В том числе и в прокуратуре…

– В том числе и в прокуратуре, – кивнул Скульский. – Вы же профессиональный эксперт, господин Дронго, и прекрасно помните, что творилось у нас в девяностые годы. Правоохранительные органы просто взяли под свою опеку все криминальные и полукриминальные образования. И получали за это покровительство соответствующие отчисления.

– И вы считали такое положение дел нормальным?

– Видимо, не совсем, – признался Скульский, – иначе сейчас, выйдя на пенсию, не стал бы работать частным детективом. Я ведь сказал вам, что пришел в прокуратуру еще в те годы, когда мы верили в какие-то выдуманные идеалы. А перестроиться и стать откровенным хапугой было очень сложно. У меня не получилось, иначе я бы сейчас сидел где-нибудь на испанском или итальянском курорте и наслаждался жизнью на своей вилле. Мой бывший руководитель в прокуратуре после выхода на пенсию купил виллу на южном побережье Испании и переехал туда вместе со своей семьей. И все знали, откуда у него такие деньги. Он лично опекал два самых больших казино в городе. А я зарабатывал «по мелочам», все еще считая себя порядочным человеком…

– Жалеете сейчас? – усмехнулся Дронго.

– Да, жалею, – согласился Скульский. – Надоело заниматься всеми этими делишками. После работы в прокуратуре я должен опрашивать футболистов и искать возможного подонка, который травит своих товарищей… И еще выслушивать ценные указания Бочкарева, который двадцать лет назад был обычным фарцовщиком… Я бы такого даже на порог к себе не пустил, а сейчас получаю от него деньги. Но я не жалуюсь, просто понимаю, что все изменилось. И даже немного горжусь тем, что сумел приспособиться, хотя бы и после выхода на пенсию.

– Ваши молодые коллеги по прокуратуре тоже так думали, – мрачно поинтересовался Дронго, – или еще остались нормальные люди? Неужели все так думают?

– Не все, – признался Скульский. – Еще встречаются романтики, обычные карьеристы или скрытые аферисты. Но в основном люди уже «перестроились». Помните, когда в восьмидесятые годы от советских людей требовали «перестроиться»? Вот мы успешно и сделали это за двадцать лет. Теперь все понимают, как нужно жить, чтобы после выхода на пенсию иметь возможность купить себе виллу на испанском побережье.

– Представляю, как вам сложно, когда вы вспоминаете своего начальника, – сказал Дронго. – Наверное, не можете себе простить, что были таким нерасторопным во время работы в прокуратуре.

– Уже перегорел, все давно закончилось. Что жалеть о том, чего нельзя изменить или вернуть? Теперь я уже не государственный советник юстиции третьего класса, а частный детектив, который следит за неверными женами, ищет возможных отравителей в футбольной команде и консультирует мелких лавочников на предмет безопасности их магазинов.

– Сложно, – поддержал его Дронго. – Но вы сами несколько раз сказали о необходимости перестраиваться.

– Только не в мои годы, – уныло произнес Скульский. – Вы ведь не работали на государственной службе после девяносто первого?

– Бог миловал…

– А я работал. Вот в этом вся принципиальная разница между нами. У меня была возможность стать более богатым человеком, но советское воспитание так крепко вбилось в мое сознание, что я не смог его сразу изменить.

– И вы жалеете, что остались порядочным человеком? – с легкой издевкой спросил Дронго.

– Иногда жалею, что не в полной мере пользовался своими возможностями, – достаточно честно признался Скульский.

Произнося эти слова, он словно сразу постарел на несколько лет. Дронго молчал. В подобных случаях лучше просто молчать.

Домой возвращались через полтора часа. Уставшие футболисты не переговаривались друг с другом, а Чаржов больше не возражал против присутствия в автобусе незнакомого человека. Он видел, как Дронго беседовал с Бочкаревым. В автобусе Чаржов обычно сидел рядом со Скульским. Устроившись на своем сиденье, он спросил у него:

– Пообщались?

– Да, – ответил Скульский, – и очень тесно.

– Думаете, он может помочь?

– Не знаю, – проговорил Скульский, – но он хотя бы верит в какие-то идеалы, в которые мы все давно не верим.

Во время обеда многие гости выбирали ресторан на берегу моря, находившийся в шаговой доступности между пляжем и большими бассейнами, которые сливались в одно общее водяное пространство, очерченное барами, деревянными мостами и многочисленными шезлонгами.

Дронго привычно переносил жару. Столбик термометра показывал около тридцати пяти градусов по Цельсию в тени, и для него это была достаточно комфортная погода. Выросший в южном приморском городе, он нормально переносил сорокоградусные температуры и большую влажность. Минусовая температура ввергала его в депрессию, а очень холодная погода просто замораживала его умственную деятельность. Очевидно, среди его предков были только выходцы из жарких стран.

Он вышел к бассейну, чтобы немного освежиться, в четвертом часу дня, когда парило уже не так сильно. В бассейнах купалось не так много людей, большинство предпочитали пройти лишние сто метров и оказаться на чудесном пляже с бархатным песком. Дронго обратил внимание на молодого человека в длинных, почти до колен, шортах, купавшегося в бассейне недалеко от него, и сразу узнал его. Милован Мешкович, тот самый, который жил по соседству с Рэчел Блэксли и ужинал с ней за одним столиком. Мешкович был примерно одного роста с Дронго, высокий, подтянутый, красивый, атлетически сложенный. Выходя из воды, он высоко поднимал руки, демонстрируя свой загорелый торс, как триумф всепобеждающей молодости. Ему было не больше тридцати.