– Хороший офицер, только очень самолюбивый.

В дни октябрьской [1905 года] революции Евреинов этот совершенно растерялся, перенес свой штаб почему-то в мужскую гимназию, где временно прекратились занятия, и предоставил распоряжаться всем младшим подчиненным, которые не боялись выходить на улицу и передавать распоряжения по гарнизону.

В конце лета 1904 года прибыл в Ташкент раненный на фронте в Маньчжурии и прошедший курс лечения во Франции, в Каннах, генерал Церпицкий, назначенный командиром 1-го Туркестанского корпуса. Старый туркестанец, времен завоевания Туркестана, сподвижник Кауфмана и Скобелева, прошедший все этапы строевой службы в Туркестане, знавший душу солдата и его нужды, Церпицкий олицетворял тип старого вояки без большого образовательного ценза.

В один из октябрьских дней было объявлено: такого-то числа, в таком-то часу командир корпуса произведет смотр стрелковой бригаде. Войска выстроились на плацу. Махальные, расставленные по дороге, начали сигнализировать, что командир корпуса едет. Его пока не видели в глаза, думали, приедет седой генерал, как принято, в коляске…

Но не тут-то было. На великолепном коне вынесся на плац молодецкого вида генерал и зычным голосом крикнул:

– Ура, молодцы туркестанцы, здорово, храбрецы!

И стал объезжать фронт батальонов. Как электрическая искра пронеслась по рядам, все ожило, глаза у всех засверкали и загремело дружное «ура!».

Церпицкий лихо соскочил с коня и начал обходить шеренги. Перед солдатом, который ему почему-либо понравился, он останавливался и начинал:

– Вот так молодец! А ты женатый? Не женатый, говоришь? А невеста у тебя есть? А ты ее любишь? А она тебя?

И пошел, и пошел… В рядах смех. Солдаты огорошены, никогда ни один начальник так с ними не говорил. После церемониального марша снова сел на коня, проскакал перед батальонами и унесся в пыли в сопровождении молодого адъютанта.

Через несколько дней, без предупреждения, Церпицкий является в 4-й стрелковый батальон, где я командовал ротой, и прямо направился на одну из ротных кухонь.

– Ну-ка, кашевар, покажи, что у тебя в котле?

– Пишша, – солдаты так произносили слово «пища», – и каша, ваше превосходительство.

– Ну, давай пробу.

Зачерпнул деревянной ложкой и, обращаясь к ротному командиру, заметил:

– Щи неплохие, но не наваристые и без приправы. Нет майорана… И неплохо бы туда поросенка или кур.

Ротный пучит глаза и мычит:

– Так точно, ваше превосходительство, в следующий раз положим.

И хотя поросят не клали, ибо ни в какой раскладке по солдатскому довольствию это не предусмотрено, но майоран всегда держали наготове и впредь, при приближении корпусного командира, сыпали в щи без меры.

Появляясь иногда, и тоже без предупреждения, в казармах, Церпицкий был очень доволен, когда видел в ротах чисто подметенные каменные полы, на стенах – много картин батального характера и, конечно, в золотой раме портрет государя. Солдатам он задавал вопросы «по словесности»:

– А что такое солдат? А что такое присяга?

И когда вспотевший от волнения рядовой бодро докладывал, что «присяга есть клятва перед крестом и святым Евангелием», Церпицкий быстро находил глазом какого-нибудь татарчука из Казани и, беря его за плечи, говорил:

– А что такое, братец, Евангелие?

Помню один замечательный ответ:

– Так что, ваше превосходительство, Евангелие, Евангелие…

– Ну-ну, – подбадривал Церпицкий, – что же там сказано, в этом Евангелии?

– Там про всю русскую землю сказано, ваше превосходительство.

Ротный командир покраснел, фельдфебель, выпучив глаза, погрозил здоровенным кулаком из-за спины корпусного, Церпицкий только рассмеялся.

А в ротных кухнях кашевары уже успели облачиться в белоснежные фартуки и сыпали в щи майоран.

19 октября 1905 года я был переведен в Генеральный штаб с назначением в штаб Туркестанского военного округа. Двухлетний ценз командования ротой следствие продолжавшейся войны был сокращен на год.

Предварительно сам Церпицкий устроил мне смотр ротного учения и дал отличную аттестацию.

Назначенный в мобилизационное отделение, самое скучное и нудное в службе Генерального штаба, я с сожалением покидал строй. А перспектива попасть в переделку к начальнику штаба Евреинову не сулила ничего хорошего. Так довольно скоро и случилось.

Великий князь

Чрезвычайно импозантной фигурой в Туркестане, несомненно, являлся великий князь Николай Константинович. Племянник Александра II, старший сын великого князя Константина Николаевича, генерал-адмирала Русского флота, он в 1880-х годах появился в только что завоеванном крае[22] со своей морганатической супругой, где остался до конца жизни и с большими почестями был похоронен после войны большевиками[23] в городе Ташкенте.

В годы своей молодости за скандальное поведение он был сослан сперва в Оренбург для исправления.

Вскоре после приезда в этот город в семье оренбургского полицмейстера Александра Густавовича фон Дрейера, моего двоюродного деда, он познакомился с двумя его дочерьми и на старшей, Надежде, женился.

Младшая, София, вышла замуж за князя Долгорукова, состоявшего впоследствии при императрице Марии Федоровне.

Женитьбу великого князя признали законной[24], но его сослали еще дальше, в Ташкент, под наблюдение туркестанского генерал-губернатора.

В силу своего вздорного характера, особенно развившегося с годами, великий князь причинял немало хлопот генерал-губернаторам, которые не могли не считаться с его званием.

Будучи еще молодым, великий князь при твердом и умном генерал-адъютанте К.П. Кауфмане особенных фортелей не выкидывал. Наоборот, он, как бы желая себя реабилитировать, проникся мыслью принести пользу только что завоеванному краю. На отпускаемые ему, как великому князю, ежегодные 200 тысяч рублей от ведомства Уделов, он решил оросить лежащую между Ташкентом и Самаркандом Голодную степь[25]. Из года в год набирал он сартов из ближайших кишлаков и рыл колоссальный канал – «арык», получивший название «Искандер»[26], вероятно в память Александра Македонского – Искандера по-туземному, который по истории, проходя через Туркестан, оросил его ирригационной системой[27].

С годами пыл у великого князя прошел[28], и он начал чудить, заставляя все больше и больше о себе говорить. Завел чуть ли не гарем из сартянок, затем открыто стал жить с любовницей, уральской казачкой, прижив с ней детей, и, не стесняясь, открыто ездил с ней в коляске по городу и появлялся даже в театре.

Все еще красивый, хотя и облысевший, громадного роста, породистый, с моноклем в глазу, великий князь сразу обращал на себя всеобщее внимание.

Общительный и остроумный, он любил поражать своими афоризмами. Один из них облетел весь город: «Любую женщину можно иметь, все зависит от того, сколько ей нужно дать: пять рублей или пять миллионов».

Но вот пошли слухи, что великий князь начал всерьез волочиться за пятнадцатилетней девчонкой Варькой[29]Хмельницкой. Прехорошенькая гимназистка 4-го класса Варя Хмельницкая, ее мать и старшая сестра, тоже красивая девушка, жили в скромной маленькой квартире на окраине города. Обе барышни во время каникул приходили танцевать в военное собрание, где за ними ухаживали приезжавшие из Оренбургского корпуса кадеты.

Вскоре вся семья перебралась в купленный за 30 тысяч «свой» дом, и великий князь почти не выходил оттуда.

Летом