не имевшим академической подготовки. У них была специальная штабная форма, с красными околышами на фуражках, из-за чего они носили кличку «краснокожие». В отместку генштабисты презрительно назывались «моментами».

«Момент назрел», – любили говорить профессора академии на лекциях по истории военного искусства, описывая сражения, где великие полководцы угадывали момент, чтобы нанести противнику решительный удар. Отсюда и пошла эта кличка – «моменты».

Во главе штаба стоял генерал Рузский, болезненный старик[47], не обходившийся без сестры милосердия еще в Японскую войну. Он считался хорошим стратегом и сделал блестящую карьеру в большую войну, где под конец командовал Северным фронтом. В момент революции он, подобно Брусилову, подписался под телеграммой великого князя Николая Николаевича, просившего государя отречься от престола.

Бедный Рузский трагически закончил свое земное существование. Ранней весной 1918 года, в самом начале Гражданской войны, он в числе 140 человек, с Радко-Дмитриевым, генералами, офицерами и лицами старой аристократии, был арестован в Пятигорске. Их всех раздели, оставив лишь нижнее белье, отвели по снегу, в стужу, за несколько верст к подножию Машука; одного за другим рубили шашками и бросали в вырытую яму[48].

Когда большевики были изгнаны с Кавказа, могилу разрыли, трупы похоронили со всеми почестями, предварительно их сфотографировав. Как иллюстрация зверства большевиков фотографии Рузского и Радко-Дмитриева были выставлены в штабе Главнокомандующего Белой армией Деникина.

Рузского на посту начальника штаба Виленского округа после Литвинова сменил Сиверс. Это был представительный генерал, человек довольно бесцветный, но с очень властной женой, которая командовала и мужем, и его штабными. Она любила приемы, их обязательно должны были посещать офицеры Генерального штаба; «краснокожих» она игнорировала.

На войне Сиверс выдвинулся до командующего армией, но продержался недолго и за разгром в Августовских лесах 20-го корпуса, входившего в его армию, был отчислен в резерв.

В конце февраля 1915 года, в приемной главнокомандующего Западным фронтом, куда я был вызван для доклада, как единственный офицер Генерального штаба, не сдавшийся в плен в Августовских лесах, Сиверс бросился мне на шею и зарыдал как ребенок, доказывая, что он к гибели 20-го корпуса совершенно не причастен.

В 1909 году Сиверса на посту начальника штаба округа сменил генерал-квартирмейстер того же штаба Преженцов.

Назначение Преженцова было совершенно непонятно и неожиданно. Говорили, что он выслужился у мадам Сиверс и был всецело ей обязан своим назначением. Это был неприятный, мстительный человек с большим самомнением, интриган, известный только тем, что в чине полковника издал карты Польши крупного масштаба с заголовком: «Издание Преженцова и Кайгородова». На этих картах в полках ставились тактические задачи, и польские названия некоторых деревень, например Серадзь и Высерадзь, неизменно приводили молодежь в веселое настроение.

Преженцова не любили и иначе как Дунька за глаза не называли. Женат он был на очень моложавой, красивой и гостеприимной женщине. Она любила приемы, любила немного пофлиртовать, но до смерти боялась своего мужа.

Случилось, что, проезжая как-то по улице в казенном экипаже, она увидела влюбленного в нее «момента» и предложила прокатиться. На беду, Дунька раньше времени вышел из штаба и увидел свою жену. Бедная Мария Александровна со страху чуть не вывалилась из коляски. А офицеру на следующем у них приеме Преженцов в присутствии жены грубо заявил:

– Я покорнейше вас прошу больше у нас не бывать!

В те годы во главе армейского 3-го корпуса стоял генерал Ренненкампф. Преженцов считал свою позицию выше поста корпусного командира и при всяком удобном случае старался сделать какую-нибудь каверзу Ренненкампфу.

Друг к другу они питали жгучую ненависть, и, как только Ренненкампф в 1913 году был назначен командующим войсками того же округа, он немедленно отчислил Преженцова. В отличие от общего правила Преженцов вместо корпуса получил пехотную дивизию. С этой дивизией, включенной в армию Самсонова, он вышел на войну и закончил свою карьеру в немецком плену, где, кажется, и умер.

* * *

Служба в штабе, особенно в мобилизационном отделе, куда меня назначили, была мне совершенно не по душе. Стоило учиться в академии, чтобы с 10 часов утра до 4 часов дня ежедневно считать телеги, лошадей и запасных солдат, которые из такого-то уезда, волости и деревни должны были прибыть на сборные пункты. И затем вносить в журнал входящие и исходящие бумаги – это мог делать любой чиновник или «краснокожий» без специального образования. Я только и мечтал, чтобы при случае перевестись в штаб корпуса или дивизии для более интересной полевой службы.

В начале 1907 года в Вильно приехал из Сибири генерал Ренненкампф. Встреча с ним была самая сердечная, и он немедленно предложил мне место адъютанта в штабе 3-го корпуса – его корпуса, расположенного в Вильно.

Ренненкампф совершенно не изменился за четыре года; я его видел в последний раз перед Японской войной в Борисове. Он остался, несмотря на ранение на войне, таким же жизнерадостным, полным энергии и исключительно выносливым, как и раньше. К его двум Георгиевским крестам за китайский поход 1900 года прибавилось только Георгиевское золотое оружие, Анна на шею и пожалованный пожизненный мундир Забайкальского казачьего войска. Будучи сам офицером Генерального штаба, Ренненкампф неизменно носил теперь казачью форму с желтыми лампасами, и вскоре его в войсках иначе как «желтая опасность» и не называли. Он это знал, и этой кличкой гордился.

Моя четырехлетняя служба с таким прекрасным учителем и военным, как Ренненкампф, явилась прекрасной школой для всей дальнейшей карьеры офицера Генерального штаба. Она помогла мне на войне не теряться ни при каких обстоятельствах.

Кипучая деятельность Павла Карловича Ренненкампфа началась с первых же дней его командования. Он поставил себе целью довести подготовку своего корпуса к будущей войне до такой высоты, чтобы корпус этот был лучшим в целом округе, чтобы все полки, как пехотные, так и кавалерийские, были сверхотличными в стрельбе, в маневрировании и знали, начиная от солдата до старшего командира, что делать, чтобы побить немцев в возможной войне.

И он этого достиг. О 3-м армейском корпусе знали далеко за пределами округа, знали в Петербурге; о Ренненкампфе узнал государь.

Флигель-адъютанты, князья Белосельский-Белозерский и Долгоруков, командовавшие по очереди 3-м Новороссийским драгунским полком в Ковно, создали Ренненкампфу блестящую рекламу. И в 1913 году, за год до Великой войны, Ренненкампф, несмотря на все препятствия Сухомлинова, военного министра, получил золотые аксельбанты генерал-адъютанта его величества и пост командующего войсками округа.

Дольше трех-четырех дней Ренненкампф не мог усидеть на месте. Зайдет, бывало, в свой штаб, поздоровается со всеми, выслушает доклад начальника штаба Чагина и скажет:

– Собирайтесь, в три часа едем к гусарам.

Гусары – 3-й Елизаветградский полк – стояли в Мариамполе[49], в одном переходе от германской границы, против личного имения кайзера Роминтен, куда тот ежегодно ездил