Ответа не последовало.

— Ты говорил, что нам можно к тебе заехать, — напомнил я.

Джесси уставился на нас обезумевшим взглядом.

— Чтобы посмотреть на гиббона, — добавил Рори.

Еще никогда я не видел сына в таком возбуждении: он покусывал нижнюю губу, а его глаза мигали за стеклами очков.

Из–за двери доносился грохот и треск.

— А‑а… — протянул Джесси, пытаясь улыбнуться. — Ну конечно. Твой сынишка. Маленький натуралист, который любит мартышек…

Я взглянул на сына: он плотно сжал губы.

— Гиббоны не мартышки, — тихо произнес Рори и бросил на меня взгляд, который говорил: «Он что, совсем дурак?». — Гиббоны — самые быстрые и ловкие из всех приматов.

Послышался звук бьющегося стекла.

— М‑да… — Джесси запустил руку в мокрые от пота волосы. — У Трэвиса — моего быстрого и ловкого примата — сегодня плохое настроение.

В стену ударили чем–то тяжелым, и мы все отскочили назад. В коридор выглянула соседка — тайка лет сорока — и сердито зыркнула на компанию иностранцев перед дверью шумной квартиры.

— Все хорошо, все под контролем, — рассмеялся Джесси. — Извините за шум. Мы больше не будем.

Соседка исчезла за дверью, качая головой и наверняка бормоча ругательства в адрес проклятых фарангов.

— Если мы не вовремя… — начал я.

Рори бросил на меня испепеляющий взгляд: «Молчи!». Удивительно, как много может сказать ребенок, не произнося ни слова.

— Если честно, совершенно не вовремя, — ответил Джесси. — Может, заглянете как–нибудь в другой раз?..

Снова шум за дверью, но уже не так близко. Треск. Удар. Далекий скрип.

— Сколько Трэвису лет? — спросил Рори.

Джесси покачал головой.

— Пять — по крайней мере, так мне сказали в баре. Я ведь нашел его в баре. Вроде как спас. Вырвал из пучины разврата. Лет пять–шесть, наверное.

— Дело не в плохом настроении. — Мой сын вздохнул с таким снисходительным видом, какой может напустить на себя только девятилетний ребенок. — Дело в половом созревании.

Джесси рассмеялся; я и сам не смог сдержать улыбки.

— И много ты знаешь о половом созревании? — поинтересовался он.

Рори сощурился:

— А вы много знаете о гиббонах?

В квартире было теперь тихо. Я взял сына за руку, но он отстранился.

— Я хочу на него посмотреть. — Рори повернулся к Джесси. — Сэр, можно нам посмотреть на вашего гиббона?

Джесси прислушался: тишина.

— Да он глаза тебе выцарапает, малыш. Он там совсем озверел.

— Это просто половое созревание. В таком возрасте гиббоны хотят либо спариваться, либо драться.

— Тихо, как в баре после закрытия, — пробормотал Джесси.

Мы оба взглянули на Рори, пытаясь решить, что же нам делать. Потом мой сын открыл дверь, и мы вошли.

В холостяцкой квартире с видом на пляж Сурин царил бардак — несомненно, еще больший, чем обычно: по всему коридору валялись битые тарелки, на стене — пятно, по потолку размазана какая–то еда.

— Прошу прощения за беспорядок, — сказал Джесси.

Гиббона Трэвиса мы нашли на кухне. Он сидел на корточках рядом с раковиной, пил из банки пиво «Сингха» и задумчиво оглядывал тесное помещение большими черными глазами.

— Старина Трэвис любит отдохнуть и выпить пивка. — Джесси коротко рассмеялся. — Притомился, бедняга. Еще бы, целый день чесал задницу и громил квартиру.

— Нет, — произнес Рори. Даже не глядя на сына, я знал, как отчаянно он старается не расплакаться. — Он просто забыл. Просто забыл, вот и все.

Трэвис покосился на нас краем глаза, и внезапно я испугался: не надо было приводить сюда моего мальчика.

— Что забыл? — спросил Джесси.

— Забыл, что он гиббон, — ответил Рори. — Разве не видите? Трэвис не знает, как ведут себя гиббоны. Наверное, его украли у матери, когда он был совсем маленьким.

Мы стояли и смотрели, как Трэвис хлещет из банки пиво.

— Он жил у фотографа, который работал на пляже Патонг, — объяснил Джесси, — а потом попал в бар.

Гиббон задумчиво покопался в своей мягкой коричневой шерсти, поймал насекомое и сунул его в рот.

— Как он попал к фотографу — не знаю, — закончил Джесси.

Розовой ковбойской шляпы на Трэвисе больше не было, но его вид по–прежнему напоминал о «Безымянном баре» и ночи на Бангла–роуд. Гиббон играл бицепсами и щурил глаза, словно что–то прикидывал и готовился к решительным действиям.

— Такое животное нельзя держать в баре, — произнес Рори. — Животных вообще нельзя держать в барах. Их заводят для забавы, а это очень неправильно.

Передо мной стоял сын, но слышал я голос жены. Оба они смотрели на мир ясным, незамутненным взглядом и сразу объявляли, хорошо то, что они видят, или плохо, даже если никто не спрашивал. Я любил их за эту душевную чистоту, и в то же время она меня пугала.

Гиббон уставился в нашу сторону, как будто только что нас заметил.

— Хватит буянить, Трэвис, — сказал Джесси. — У нас гости.

У Трэвиса была мягкая коричневая шерсть, черная морда, окаймленная полосой белоснежного меха, и круглые глаза — влажные, черные, бездонные, — выражение которых я могу описать только словом «боль».

Джесси протянул Трэвису открытый пакет сырных чипсов. Гиббон выхватил пакет у него из рук и принялся запихивать чипсы в рот. Во все стороны полетели оранжево–желтые крошки.

— Любит жирные сырные чипсы–шмипсы, — вполголоса произнес Джесси. — Они его успокаивают.

Рори не сводил с Трэвиса глаз.

— Гиббоны питаются мелкими животными вроде древесных ящериц и некоторыми насекомыми: муравьями, жуками, бабочками, сверчками, палочниками, личинками, малазийскими листовидными богомолами. Они не питаются жирными сырными чипсами–шмипсами.

Трэвис вытер рот тыльной стороной ладони и схватил хлебный нож, потом в два прыжка пересек кухню и оказался перед нами. Он по–прежнему сжимал в руке нож, и лезвие ножа было приставлено к горлу Джесси.

Рори легко дотронулся своей рукой до руки Трэвиса.

Гиббон замер.

Он потрясенно уставился на маленькую пухлую ладонь ребенка, которая лежала на его мохнатой коричневой руке чуть ниже локтя. Долгое время ни тот, ни другой не шевелился. Наконец гиббон попятился назад, медленно и осторожно, словно боясь резким движением потревожить моего сына. Мы все стояли как вкопанные, а гиббон тем временем вернулся к раковине и стал разглядывать свои ногти.

— Ни хрена себе! — вырвалось у Джесси. — Где ты этому научился?