действуют три правила, Палома: никогда не влюбляться, никогда не уводить чужого мужчину и пить только марочное шампанское».

Из этих трех правил соблюдаться будет лишь одно.

21

Три женщины и Люпен жили среди растений, книг и подвязок для чулок. Мадемуазель Тереза вставала первой, готовилась к занятиям, проверяла диктанты. Мадемуазель Вера засиживалась до поздней ночи, склонившись над пишущей машинкой в клубах сигаретного дыма. Когда она куда-то отлучалась, я тут же вскакивала со стула, чтобы взглянуть на лист бумаги, заправленный под каретку, всегда один и тот же – безупречно белый, не считая цифры «1», расположенной по центру. Одинокая, прямая, как спичка, эта цифра, казалось, изо всех сил пыталась разжечь творческий потенциал старой девы.

Мадемуазели были совершенно не похожи друг на друга. Мадемуазель Вера была стройной, мадемуазель Тереза – пышной. Одна взбалмошная, другая серьезная. Сколько лет им могло быть? В мои пятнадцать, Лиз, все, кому за сорок, казались антиквариатом. Но мадемуазель Вера выглядела менее древней. Возможно, дело было в губной помаде, крашеных волосах или сигаретах, которые она все время курила.

Казалось, эти две женщины знали друг друга всю жизнь. Когда одна начинала фразу, другая торопилась ее закончить. Они постоянно обо всем спорили, приходя к согласию лишь по одному вопросу: как следует заваривать чай. И все же отношения между ними были наполнены той же нежностью, которая связывала меня и Альму.

Мисс Вера заполняла пепельницу окурками, Колетт – гардероб платьями, а мадемуазель Тереза – библиотеку книгами. Я же пользовалась возможностью читать все, что попадалось мне под руку, надеясь, что когда-нибудь тоже смогу курить, не кашляя.

Я смирилась с холодным безразличием Кармен в мастерской, хотя, как ты понимаешь, меня это не радовало. Я была очень счастлива в доме мадемуазелей, но знала, что в конце концов мне, как и всем остальным ласточкам, придется вернуться в родную деревню.

Я много работала и откладывала все заработанные деньги. В обеденный перерыв я читала книги, отобранные для меня мадемуазель Терезой, а иногда, если Колетт настаивала, отправлялась с ней в магазин одежды на главной улице. Там продавали в основном рабочие блузы и фартуки – все же мы были в деревне, – но попадались и товары для богатых горожанок.

Я внимательно рассматривала платья, аксессуары, украшения и обувь хозяйки магазина – как выяснилось, большой поклонницы Роша и Жана Пату (эти парижские кутюрье и парфюмеры были невероятно популярны в те годы). За шитьем мне приходили в голову новые оригинальные модели эспадрилий, с каблуками, вышивкой и лентами. В свободное время я их зарисовывала. Здесь будет атласный бант, там шнурки, обхватывающие лодыжки. Кроме того, меня вдохновляли чудесные шляпки, которые местные жительницы надевали по воскресеньям.

Но, несмотря на все то время, что я проводила с Колетт, мне никак не удавалось ее разговорить. Однажды, не выдержав, я пристала с расспросами к Бернадетте. Дело было воскресным утром. Я, единственная во всем доме, готовилась к мессе. Бернадетта возилась на кухне – я же говорила тебе, Лиз, что эта женщина была гениальным кулинаром? – а я завтракала, пытаясь не обращать внимания на ужасную головную боль. Накануне мы торжественно распаковали чудесный патефон, который Люпен привез неизвестно откуда на день рождения мадемуазель Веры. Бернадетта присоединилась к нам, и по такому случаю мы все принарядились.

– А вот скажи мне, Бернадетта, – начала я, макая хлеб в миску. В отсутствие мадемуазель Веры, которая по воскресеньям обычно не появлялась раньше полудня, великолепие завтрака было сведено к минимуму. Вся эта пышность соблюдалась только ради самой королевы в память о ее лучших годах.

– Чего ты хочешь от Надетты?

Я вытерла молоко с подбородка и на своем лучшем французском спросила:

– Что здесь делают мадемуазель Вера и Колетт?

Бернадетта, взглянув одним глазом на меня, а другим на стол, снова уткнулась в раковину. Я вскочила со стула и обхватила ее руками. Ее жилет, застегнутый до самой шеи, благоухал мылом.

– Я обещала никому не рассказывать о том, что здесь происходит! – воскликнула она, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля.

– Ну же, Берни, Колетт не хочет ничего говорить, а мне больше не у кого спросить…

Бернадетта делала вид, что не слышит меня, но, как и все, кто вынужден молчать, она умирала от желания поговорить. Поэтому я добавила:

– А то я скажу мадемуазель Вере, что ты делаешь с Гедеоном в ее отсутствие, чтобы добиться тишины.

Она обернулась, покраснев, как помидор.

– Да чтоб тебя!

Бернадетта устало вытерла руки полотенцем, поставила на стол бутылку и придвинула стул.

– Налей-ка мне! А то у меня голова там, где у кур яйца.

А затем, сделав большой глоток, она начала рассказывать.

22

– С мамзель Терезой все просто, ее все знали, – объяснила Бернадетта. – Она приехала вместе с мужем еще до войны, никто толком не знает откуда. Разговаривала только с детьми, особенно с самыми бедными, и была похожа на святую, проповедующую с мелом в руке.

Я улыбнулась.

– С муженьком ее ужиться было непросто, он вроде был охоч до женщин, а кое-кто говорит, что и до мужчин… так или иначе, он от нее ушел. Похоже, они…

Бернадетта оглянулась и понизила голос:

– Они развелись.

Я потрясенно распахнула глаза. Развелись? Бернадетта сокрушенно покачала головой.

В те времена, Лиз, разведенных непременно причисляли к распутным женщинам. Глядя на мадемуазель Терезу с ее белоснежными волосами, длинными плиссированными юбками и блузками, застегнутыми до самого подбородка, в это невозможно было поверить.

Бернадетта поднесла к губам бокал, смахнула со стола несколько крошек и продолжила:

– А дальше, месяцев тому эдак девять, мамзель Вера и Колетт приехали на ихней машине, с Марселем за рулем. Ей-богу, как сейчас это помню, коровы и те обалдели. Марсель, конечно, урод, зато женщины так хороши, что и вообразить невозможно. Мужчины начали было свистеть, но угомонились, как только из машины показался Люпен. Старик Пейо поднял крик – решил, что уже помер и видит Сатану!

Она взглянула на часы. У нас еще оставалось немного времени до мессы.

– Они привезли с собой кучу вещей – сундуки, коробки, лампы, мебель, ковры – и купили этот большой дом, а мамзель Тереза поселилась вместе с ними. Три недели кипела работа, обустраивались с размахом. Марсель объявил, что нужны каменщики, маляры, прислуга и что хозяйка отнюдь не скупится при оплате. Через три дня меня взяли на работу. Дом превратился во дворец.

Бернадетта встала, взяла несколько бобовых стручков и стала их лущить.

– Ну, и что дальше? – я ловила каждое ее слово.

– А что дальше? Люпен показал мне, как накрывать на стол, растолковал, какие блюда любит мамзель Вера, и взял с меня страшную клятву, что я не стану болтать о том, что тут происходит.

Я дрожала от волнения. История захватила меня.

– Люпен сказал тебе, зачем они приехали?

– Он сказал, что мамзель Вера получила наследство. Видать, она решила им воспользоваться. И правильно сделала, где это видано, чтобы за катафалком тащили сейф? Колетт искала работу, и я рассказала ей про мастерскую. Был конец лета, сезон вот-вот должен был начаться.

Я задумчиво отправила в рот кусок хлеба. Взять и приехать сюда жить, надо же! Бернадетта оторвалась от своих бобов, ее глаза заблестели.

– Однажды вечером я слышала, как мамзель Колетт разговаривала с Люпеном о цирке, в котором он раньше работал.

– В цирке? – застыла я с набитым ртом.

– В цирке.

Бернадетта осталась довольна произведенным эффектом.

– Его нашла там мамзель Вера. Он выполнял силовые номера или что-то в этом роде. Мамзель Вера решила, что он очень красивый, и они вместе уехали.

– Даже так?

– Даже так.

Во всем этом не было ни логики, ни смысла. Хотя, если задуматься, этот дом сам по себе напоминал цирк под управлением учительницы и кучки эксцентричных артистов с пристрастием к бутылке.

Бернадетта помрачнела.

– Мой Робер не хотел, чтобы я здесь работала. Он говорил, что мамзель Колетт чаще ложится в постель, чем коза машет рогами, и что они для меня неподходящая компания.

Наступила тишина. Был слышен лишь звук бобов, падающих в миску.

Бернадетта заговорила о своем замужестве, далеко не сказочном. У старины Робера была тяжелая рука, но кухарке и в голову не приходило жаловаться. Так уж было заведено, и с этим просто надо было смириться.

Пробили часы, напоминая, что пора отправляться на мессу.

Рассказ Бернадетты только распалил мое любопытство. Учительница. Мадемуазели. Шампанское и Молеон.

Вскоре я узнаю больше. И поблагодарить за это нужно будет не Бернадетту,