23

В тот вечер я вернулась домой одна. Колетт отправилась на свидание к молодому рабочему с ангельской улыбкой, с которым она уже несколько дней обменивалась многозначительными взглядами. Люпен и мадемуазель Вера поехали на машине к морю, чтобы купить корзину свежих устриц, несколько крабов и ящик «Жюрансона». Мадемуазель Тереза была в школе, Бернадетта – на кухне. Дом казался непривычно тихим.

Я принесла из мастерской несколько подошв, ткань, иголку и нитки. Мне хотелось попробовать сшить эспадрильи по своим рисункам. Начать я собиралась с дерзкой модели в пару к элегантной шляпке, которую я видела накануне во время мессы.

Поскольку руки были заняты, дверь в спальню я открыла толчком бедра. А там были перья – на ковре, на кровати, на комоде. Повсюду перья. Будто кто-то распотрошил перину.

Гедеон.

Я стала звать Дон Кихота, заглянула под кровать, в шкаф. Его нигде не было.

О Господи! Если мой кот навсегда заткнул виконта, нас точно выгонят! Мадемуазель Вера обожала птицу почти так же, как Люпена.

С колотящимся сердцем я двинулась по дорожке из перьев, которая привела меня к лестнице. Верхний этаж был заперт, там никто не жил. Я взлетела по лестнице на чердак и толкнула полуоткрытую дверь. Через люк проникал слабый свет, в его луче танцевали пылинки. Комната была заставлена сундуками, корзинами и шкафами. Полный кавардак.

– На помощь! На помощь! – кричала птица, сидящая на необычном искривленном манекене.

А внизу Дон Кихот с торчащими изо рта перьями, задрав нос, ждал своего часа.

– На помощь! На помощь! – повторял Гедеон.

Бедный виконт утратил все свое великолепие. Повсюду сквозь остатки перьев просвечивала голая кожа, цел был только хохолок, из-за чего казалось, что на нем надет чепчик. Я взяла его на руки и стала гладить, ругая Дон Кихота, который тут же убежал с разочарованным видом.

– На помощь! На помощь! – продолжал тараторить Гедеон, дрожа в моих руках. Кот напугал его до смерти. Что я скажу мадемуазелям? Я подобрала с пола несколько перышек и попыталась пристроить их в то, что осталось от роскошного наряда попугая, дабы вернуть ему хоть какое-то подобие элегантности.

Все напрасно. Бедная птица была похожа на метелку для пыли. Поверят ли мне, если я поклянусь, что Дон Кихот тут ни при чем?

Я стояла с попугаем в руках, пытаясь придумать какую-нибудь правдоподобную ложь, и вдруг мой взгляд упал на коралловый муслин, виднеющийся из сундука. Изумительное платье, переливающееся всеми оттенками красного, с бахромой от плеч до подола. Лиз, если бы ты видела, что было спрятано на этом чердаке! Пещера Али-Бабы! Атласные платья, расшитые бисером, шелковые платья, платья в стиле ампир, платья с высокой талией, с длинными рукавами, с оборками и разрезами, украшенные павлиньими перьями и вышитыми колосками… У меня разбегались глаза от этого великолепия. Я поспешила открыть второй сундук, полный всевозможных аксессуаров: парчовые туфли, изысканные веера, зонтики, шляпки с лентами, диадемы, ожерелья… В большом пыльном чемодане обнаружилась головокружительная коллекция нижнего белья. Кружевные сорочки, бюстье, комбинации из вискозы, корсеты, расшитые жемчугом и драгоценными камнями, – все восхитительных пудровых оттенков. Из вороха розовых, персиковых, абрикосовых и цикламеновых шелков – вскоре Колетт научит меня различать эти оттенки – я выудила бюстгальтер, который придавал двум моим недозрелым яблочкам сказочную объемность.

Гедеон, в восторге от моих открытий, затянул одну из своих скабрезных песенок, а я принялась исследовать содержимое остальных сундуков. Все они были заполнены кружевами, шляпками, ожерельями, браслетами и шелковистыми тканями.

А потом я увидела в углу жестяной чемоданчик.

Я открыла его с некоторым трепетом. Там лежали всевозможные бумаги, фотографии, письма.

Я прислушалась к звукам, доносившимся с первого этажа. Тишина. Скрипнул пол. Послышался легкий смех, напомнивший мне об Альме. По затылку пробежал холодок, я обернулась. Никого. Глубоко вздохнув, я села на один из сундуков. Сердце колотилось, в воздухе витал дух запретного.

Сунув руку в чемоданчик, я наугад вытащила пачку писем, перевязанную лентой. Первое было написано мужчиной женщине, которую он любил «сверх всякого рассудка» и умолял о «свидании». Я пролистала второе, затем третье. Стиль и почерк отличались, но суть оставалась прежней: все эти мужчины были без ума от женщины, которая им отказала. Кому были адресованы эти письма?

Я снова пошарила в чемоданчике, перебирая открытки, рисунки, старые журналы, и вдруг – ничего себе! – наткнулась на коллекцию фотографий, от которых священник упал бы в обморок.

– Ты это видел, Гедеон?

На одной из них была изображена мадемуазель Вера, только на двадцать лет моложе, ее длинную сливочного цвета шею едва прикрывали складки ткани. Королевская осанка, горящие глаза, сочные губы.

– Марки-и-иза! – сообщил мне Гедеон и завел песню о гризетке и горбуне – совершенно непристойную, но все же не идущую ни в какое сравнение с тем, что было на фотографиях.

На другом фото мадемуазель Вера, вся в драгоценностях и мехах, подрумяненная кисточкой фотографа, позировала на сцене. Над ее головой красовалось название знаменитого кабаре «Фоли-Бержер». На большинстве портретов она была полуобнажена и, надо признать, выглядела в таком образе просто великолепно. Королева была ослепительно красива. Среди фотографий попадались газетные статьи, превозносящие певческие таланты так называемой маркизы де ла Винь. Говорили, что ее сценические номера были почти так же знамениты, как и ее любовники. Весь Париж соперничал за ее благосклонность.

Я сидела на сундуке и улыбалась. Голова шла кругом. Значит, мадемуазель Вера была… была… Я не могла подобрать слов. Как назвать такую женщину? Мой разум метался между восхищением и ужасом. Меня воспитывали бабушка и священник, для которых удовольствие было лишь синонимом вины. Главным результатом этого воспитания стало мое ненасытное любопытство.

Прошло уже много времени, пора было возвращаться вниз. Я сложила письма, статьи и фотографии обратно в чемодан. Среди плакатов я не сразу заметила серию рисунков. На них пары любили друг друга во всевозможных позах.

Мне было пятнадцать лет, Лиз, и, возможно, я была наивной, но меня это просто заворожило. Я в подробностях разглядывала каждый рисунок, морща нос, поднимая бровь. Какая гибкость! На одном из них были изображены мужские атрибуты во всем их разнообразии. Агрегаты всех размеров, длинные, короткие, толстенькие, искривленные, сморщенные. Так вот на чем вертится мир?

Хлопнула входная дверь, я вскочила и, сунув Гедеона вместе с его жалким оперением за пазуху, скатилась по лестнице.

Не успела я заскочить в свою комнату и бросить на стол карандаши с эскизами, как вошла Колетт с улыбкой до ушей. Мои глаза блестели от сделанных открытий, но я поклялась себе, что не произнесу ни слова, даже под пыткой. Буду держать рот на замке.

24

Я во всем призналась.

Начиналось все хорошо. Я приняла беззаботный вид, как при поездке в автомобиле. Но тут у меня из-за пазухи раздались крики виконта:

– Воздуха! Воздуха!

Колетт листала журнал, вытянув длинные ноги на моей кровати. Она бросила взгляд на ощипанную птицу и снова погрузилась в чтение. Очевидно, голый зад Гедеона волновал ее не более чем прошлогодний снег.

– Что мне делать? – обеспокоенно спросила я.

В ответ она пожала плечами и неопределенно махнула рукой. Ее безразличие было так же невыносимо, как вопли попугая. Я начала закипать. Меня вот-вот выгонят из дома, а ей все равно!

– Конечно, для тебя это ерунда! – выкрикнула я дрожащим от волнения голосом. – Тебе нечего бояться! Ты тратишь всю свою зарплату на платья, а содержит тебя… проститутка!

Колетт подняла голову и бросила на меня испепеляющий взгляд.

– Проститутка? – раздельно произнесла она.

Я покраснела. Заикаясь, начала бормотать извинения. Внезапно мне стало ужасно стыдно.

– С каких это пор ты используешь такие слова? – Колетт, подбоченившись, встала передо мной.

По моей спине пробежала дрожь. Колетт уставилась на меня недобрым взглядом, ее челюсти были плотно сжаты.

– Мадемуазель Вера не заслужила, чтобы ее называли тем ужасным словом, которое ты только что произнесла, – сказала она ледяным голосом.

И тогда, со слезами на глазах, я рассказала ей все. Перья, котенок, сундуки. Платья, украшения, фотографии. Агрегаты…

– Агрегаты?

Колетт расхохоталась.

Я покраснела. Колетт, снова став серьезной, пристально посмотрела на меня. Видно было, что она колеблется. Достав из кармана сигарету, она зажгла спичку, выпустила длинную струю дыма, после чего сказала:

– Ты никогда не знала мужчин, не так ли, Палома?

Я