Как там у Дениса Давыдова? «Мой жребий: пасть в боях Мечом победы пораженным…» – Галя лихо нахлобучила кивер. – Так что я в Якутию, счастливо оставаться. Пьесу не читала, но все предыдущие – что вы! Говно говном.

И, козырнув, гусар покинул онемевшего драматурга.

Глава 5

За два дня до отлета в Якутск Глебу приснился кошмар. На этот раз без участия Мишки. Во сне он стоял в поле, поросшем сорняком. Верхушки стеблей доставали до подбородка, только голова торчала наружу. Поле было бесконечным. Над ним сгруппировались созвездия, о существовании которых не знал ни один астроном. Глебу не хватало фантазии увидеть в скоплении привычных звезд Козерога, Деву или Скорпиона, но сейчас умозрительные линии проводились сами по себе, и звезды складывались в чудовищных многоножек и отвратительных осьминогов, в астроцефалов – иерархов этого тоскливого мира. Над растениями клубилась мошкара. Стебли колыхались, нашептывали. В них кто-то прятался, ходил по кругу, огибая сновидца, забавляясь. Поп со шпилькой и ртом-скважиной или глумливый Иисус с собачьим черепом во чреве.

Глеб увидел постройку. Не заметить ее было попросту невозможно: колоссальные врата из бетона заслоняли небосвод. От близости к этому мрачному великану, сотворенному инопланетными цивилизациями, вставали дыбом волосы. Сценарист сна, явно не разбирающийся в специфике гидротехнических сооружений, возвел в поле плотину ГЭС. От бетона исходила вибрация. Глеб почувствовал, как что-то огромное, куда больше самой постройки, прорывается в его измерение сквозь врата. Метеориты чиркали по небосводу. Мошкара воспарила вверх. Плотина затряслась и распахнулась, и реки пенящейся крови обрушились на Глеба, смыв его в реальность, в искомканную постель.

Глеб не верил сонникам, толмачам Морфея, но приснившееся воспринял как дурной знак. Тревога парой мошек проникла в сознание. Коллега, закадычный «третий» в их столовании с арестованным нынче Черпаковым, на вопрос о приятеле нервно ответил: «Я с врагами народа связь не держу». «Так это еще доказать надо», – ляпнул Глеб. Коллега посмотрел на него как на сумасшедшего, посмотрел, будто сказал: «Ни тебе, ни Черпакову я передачки носить не стану, вы мне никто, сколько таких черпаковых, аникеевых увезли в неизвестном направлении за четверть века, а газета ничего, работает!»

В подавленном настроении Глеб бесцельно бродил по городу, чуть ли не прощался с Москвой. А Москве, как тому коллеге, было плевать. Ну сгинешь ты в тайге, у меня вас пять миллионов, помнить, что ли, каждого? Продавщица сладкой ваты, с которой он попытался вяло флиртовать, отшила грубо: «Проспись, товарищ!» То ли мешки под глазами разглядела, то ли фантом караулящего воронка.

«Не хорони себя, Чернышевский вон как-то выжил в ссылке…» Накануне он полистал биографию писателя. Но Чернышевский отбывал каторгу до Сдвига, до того, как рядом с Вилюйском обнаружили Железный дом и город вымер или, что хуже, не вымер.

«Ты летишь не в Вилюйск».

Летний вечер, столичный ампир контрастировали с холодными, готическими мыслями. Глеб прогулялся по Гоголевскому бульвару. Обласканный бархатным светом, вздымался Дворец Советов. Отливали розовым его цилиндрические ярусы и пилоны. Стометровый, покрытый никелем, Ленин указывал в светлое будущее. А Глебу нравился храм Христа Спасителя на старых картинках. Зачем его было взрывать? Поставили бы Ленина рядом, в Москве достаточно места для всех фальшивых богов.

«Антисоветчиной промышляете, товарищ Аникеев?»

Глеб вздохнул, спускаясь в подземный вестибюль Дворца. Об этой станции он недавно написал неплохую статью. Здесь было жарко в тридцатых. Нечисть пришла из монастырских склепов, тайных ходов, из речного песка. Раньше по Никитскому и Гоголевскому протекал Чертов ручей, берущий начало в Козьем болоте у Патриарших прудов. Даром что царь Алексей Михайлович велел освятить пользующуюся дурной славой местность иконой Пречистой Божьей Матери – отсюда топоним «Пречистенка». Не боялись кроты и вараны икон. Власти опасались, что по трубами и отдушинам чудовища проникнут в Кремль. Но человек победил.

Станция была памятником мужеству и героизму. Ее авторы, Лихтенберг и Душкин, вдохновлялись погребальной архитектурой Древнего Египта и особенно эпохой фараона Ньярлатотепа, о котором историкам стало известно относительно недавно, в девятьсот десятом году.

Путевые стены, облицованные фаянсовой плиткой, серо-розовый гранит перрона, светильники в капителях десятигранных колон, покрытых уральским мрамором. На каждой колоне красовалось смальтовое панно, повествующее о подвиге метростроевцев. Мужчины и женщины против подземных тварей. Над эскизами работали два выдающихся художника: людей писал Дейнека, а чудовищ – американец Ричард Пикман. В разгар объявленной ярым католиком сенатором Маккарти охоты на ведьм коммунист Пикман был вынужден бежать из Бостона в Москву. Советская власть осыпала его заказами и государственными премиями и поселила в доме на набережной, по соседству с Жуковым, Малиновским и Стахановым. Говорят, что Стаханова такое соседство привело к алкоголизму. Слишком реалистичными были официальные картины американца, что уж говорить про те полотна, которые цензура отклонила.

Глеб задумался, разглядывая сражающегося с червем пролетария. Рот червя был полон зубов-лезвий, но по-дейнековски просветленным оставалось лицо отечественного Геракла. В детстве Глеб отдал бы что угодно за возможность поменяться с героем местами, защитить Родину, проявить себя. Сегодня ему не хотелось рисковать драгоценной шкурой. С труса что взять? Отвоевали – и молодцы, заслуженный памятник. Глеб про вас статью сочинит. А ему, Глебу этому, дайте скучную жизнь, телевизор, бабу покрасивее и водочки.

Красивых баб рядом не было, не было и милиционеров. Глеб вынул из пиджака початую чекушку, отвинтил пробку, пригубил. «А что? – спросил телепатически у покосившейся на него тетки. – Имею право, в тюрьме особо не кирну, в могиле тоже». Он закусил «Раковой шейкой», спрятал чекан. Грызя конфету, обвел взглядом станцию. В паре метров от него стояла молодая брюнетка в белом платье. Платье было странное, старомодное, до пят, с глухим воротом и длинными рукавами. То ли брюнетка прилетела из века эдак восемнадцатого, то ли ограбила костюмерную театра. Худое лицо выделялось нездоровой белизной, а глаза… Глеб уже встречал такие, с пульсирующими зрачками и выцветшими радужками, похожими на разбитое и халтурно сложенные воедино блюдце. Радужки-осколки вокруг сокращающихся и расширяющихся спазматически зрачков.

«Кадатница!» – понял Глеб. Кто о них не слышал? Глеб не только слышал, но и умудрился побывать в одной, расположенной в подвале Подколокольного переулка. Отдал сто пятьдесят рублей – цена путевки в пионерский лагерь – и, конечно, не сделал ни затяжки. Он предпочитал водку и держался подальше от безумия, принесенного звездным раком. В притон его привела работа – и цыган-проводник.

Кадатницы появились в Китае в двадцатые годы и нелегально просочились через кордон. Военнопленные, старатели из Маньчжурии, последователи харизматичного психа Мао, прибывшие в СССР постигать тонкости ленинизма, – некоторых из них потом