в том, что если Йоргу не давался какой-нибудь трюк, над ним сразу начинали злорадствовать. А на неудачи других никто внимания не обращал. Точнее, так было до тех пор, пока этого не заметила фрау Трибеска.

И вот однажды она объявила: «Сейчас будете бегать, пока я не скажу „всё“».

«Всё», – сказала она в конце урока.

Мы все, и Йорг в том числе, без перерыва бегали в спортзале по кругу, а фрау Трибеска бегала вместе с нами и произносила речь. О командном духе, товариществе и уважении – в спорте и в жизни. Но потом она, видимо, выговорилась на эту тему и последние пятнадцать минут рассказывала нам о том, как в 1967 году отдыхала на Черном море.

Мы совершенно выдохлись. А фрау Трибеска даже не запыхалась – стояла как ни в чем не бывало в середине круга, будто только что вернулась из того самого отпуска 1967 года.

С педагогической точки зрения это, конечно, никуда не годится, зато над Йоргом потом больше не насмехались. Хотя фрау Трибеска его даже не упомянула, все и так знали, что дело в Йорге. Точнее, в нашем асоциальном поведении по отношению к нему. Стыдно, что до вмешательства учительницы мы не отдавали себе в этом отчета.

Но кое-кто продолжал строить мелкие пакости. Окликал Йорга, когда тот сосредоточенно занимался на снаряде. А стоило Йоргу обернуться, отвечал: «Да нет, ничего».

Марко.

Действовал он обычно исподтишка. Соленая вода в бутылке Йорга? Это мог сделать кто угодно.

Однако фрау Трибеска все равно вызвала его однажды к себе в кабинет. На том уроке я не заметил ничего особенного. Йорг тихо бродил в одиночестве по спортзалу – как обычно.

Через десять минут Марко вышел из кабинета повзрослевшим лет на десять и теперь тоже тихо бродил в одиночестве по спортзалу.

Несколько дней спустя его отец нанес визит директрисе. Наверняка жаловался на фрау Трибеску. Но ей ничего не было. Дело в том, что директриса любит курить с фрау Трибеской тонкие сигареты за киоском. Кот курит вместе с ними, и все трое смеются над чем-то до упаду.

Марко визит отца тоже ничем не помог. Наоборот. На следующем уроке циркового искусства ему пришлось нацепить красный парик и кататься по залу на трехколесном велосипеде. Может, конечно, фрау Трибеска поступила не совсем правильно, выставив его на посмешище, но все равно было супер.

После этого на уроках циркового искусства Марко не смел даже косо взглянуть на Йорга. Зато за пределами спортзала доводил его пуще прежнего. Из-за этого Йорг еще сильнее замкнулся в себе. Так что в итоге потерпевшим снова оказался он.

Иногда фрау Трибеска забирается на гимнастическое бревно. Ей уже шестьдесят, а она крутит сальто – одно за другим, жилистая и какая-то… учтивая. Да, учтиво прыгает и кланяется, учтиво улыбается. И взгляд такой строгий, какой бывает у спортсменов в момент предельной концентрации. Древнее гимнастическое трико, волосы строго зачесаны назад. Просто супер. Само собой, после такого представления ты тоже выкладываешься на все сто, когда она велит: «Дети, а теперь на бррревно!»

Так что нас (то есть меня) вполне можно мотивировать, если приложить некоторые усилия. У фрау Трибески я согласен даже на батут и балансирование. Подумать только – ходить по канату!

Лазить я не люблю, но благодаря фрау Трибеске умею. Иногда мне даже удается сложный трюк с диаболо. Правда! Делать что-то пусть и нехотя, но умело – уже достижение.

Однако когда за завтраком Питрич объявил: «А сегодня предлагаю пойти в веревочный парк!», я заявил: «Я от вашего предложения откажусь!» Лазить через «не хочу» я готов только у фрау Трибески – больше нигде.

Но Питрич так легко не сдается:

– А что тебе не нравится в лазании?

Что за нелепый вопрос!

– В лазании, – ответил я, – мне больше всего не нравится лазание.

«Ну ладно, можешь остаться здесь». Этого Питрич, конечно, не сказал. Ему и БОЛЬШИНСТВУ ВЗРОСЛЫХ обычно дела нет до желаний и чувств отдельных индивидуумов; главное – коллектив. Мы непредсказуемы. Робки или излишне самоуверенны. Хотим сегодня одного, завтра другого. Считаться с каждым из нас слишком хлопотно. Взрослые просто хотят, чтобы мы делали то, чего хотят они. Но только без принуждения. Их не устраивает, когда мы делаем что-то из-под палки. Или ради них. А вот ради группы – пожалуйста.

Питрич подошел ко мне так близко, что я почувствовал запах у него изо рта. Пахло от Питрича так, будто зубную пасту он забыл дома.

– У тебя какие-то проблемы с лазанием? – тихо спросил он, будто не хотел, чтобы его слышали другие.

Проблемы? До меня постепенно стало доходить, что́ он желает услышать: будто у меня болит колено, или я боюсь высоты, или у меня аллергия на ветки, или отвращение к птичьему помету. Он хотел услышать, что я не могу лазить. Он предпочел бы ложь тому факту, что кто-то просто не хочет лазить.

– Господин Питрич, – сказал я.

– Зови меня Питом…

– Господин Питрич, я живу в городе. Город планировался как место для машин, а не для людей и деревьев или людей, лазящих по деревьям. На моей улице деревья есть только на граффити. Какой мне смысл лазить по деревьям?

Что я несу? Питрича, видимо, тоже сбило с толку мое бла-бла.

– Во-первых, ты, я надеюсь, время от времени все-таки бываешь за городом. Вот, например, сейчас. А во-вторых – ну почему во всем обязательно должен быть смысл? Можно же заниматься чем-то просто ради удовольствия.

Вечно это удовольствие. И то, что под ним понимают другие.

Питрич прочел мои мысли:

– Только не говори, что лазить тебе не нравится. Попробуй отнестись к этому как к стимулу. Научиться чему-то, чего ты еще не умеешь.

– Тогда мне там и впрррямь делать нечего! – торжествующе заявил я, мысленно поблагодарив раскатистое «р» фрау Трибески. – Лазить я и так умею.

Питрич не выказывал раздражения (или?):

– Может, еще передумаешь по дороге. Учти, это коллективный летний лагерь, и ты – часть коллектива. Не стоит опять саботировать товарищей.

Ого! Саботировать! Я ведь не собирался ничего срывать – просто не хотел лазить. Но его тоже можно понять. Как вожатому ему надо поддерживать хорошее настроение и помогать нам добиться успехов, чтобы мы, вернувшись домой, рассказывали, чему научились и сколько новых друзей завели, а родители думали: