нарастала бессмысленная паника. Совершенно безосновательный страх, однако ей никак не удавалось с ним совладать. Возможно, она все еще под влиянием кошмара, который снился ей, когда ее резко разбудил мобильник. Серена вспомнила, что во сне сбросила одеяло, а проснулась в поту. Сна она не помнила, но это определенно был кошмар. И вполне вероятно, этот сон затаился в подсознании, продолжает действовать на психику, и без того потрясенную новостью о пожаре, и сказывается на эмоциональном состоянии.

Да, вот именно: сочетание сна и реальности и породило мучившую ее навязчивую идею.

Еще недолго. Скоро она узнает, ошибается или нет. И обзовет себя дурой. Иррациональный страх — ее первое по-настоящему материнское чувство. Только матери способны увидеть опасность там, где ее нет.

Между тем обещанный воспитательницей звонок от Авроры все не поступал.

Молчащий мобильник лежал на соседнем сиденье. Время от времени Серена включала экран, чтобы проверить, ловит ли связь.

«Почему они не разрешают моей дочери мне позвонить?»

Но сейчас мне пора к остальным. Мы готовимся — вечером у нас праздник фей-бабочек.

Серена прибыла в долину в самом сердце Альп на полчаса раньше, чем ожидала. Деревушка, обступившая часовую башню, виднелась издалека. В лучах рассвета в небо поднимался черный змей. Серена рассудила, что этот дымовой сигнал и послужит ей маяком.

Она въехала в Вион: обстановка здесь была сюрреалистическая.

На улицах толпы, как в обычный день лыжного сезона. Случившееся не остановило пеструю армию туристов, которые проживали в эксклюзивных отелях и с лыжами на плече спозаранку спешили к подъемникам. Время от времени сирены вынуждали их расступаться и пропускать машины экстренной службы.

Серена смотрела на отдыхающих, не веря глазам, и давила на гудок. И, судя по их изумленным взглядам, они, в свою очередь, задавались вопросом, что она здесь делает.

Дорога к разрушенному пожаром шале была перекрыта. Серена остановилась там, куда ее направил один из полицейских, охранявших ограждение. Затем открыла окно.

— Мне нужно проехать, — сказала она. Вместе с сильным холодом в салон ворвался едкий запах, но не горелой древесины, а пластика и резины.

— Извините, сюда нельзя, — заявил этот полицейский, сопровождая категоричный отказ властным жестом. На утреннем морозе его дыхание вырывалось изо рта облачками пара.

— Я мать одной из девочек из пансиона.

Полицейский внимательно посмотрел на Серену. Либо ее растрепанный вид убедил его, что она говорит правду, либо ему просто стало ее жаль.

— Их всех отвезли в приемный пункт рядом с больницей.

Он показал ей, куда ехать. Недалеко.

Серена добралась всего за несколько минут, уворачиваясь от полицейских и пожарных машин, которые продолжали курсировать между деревенькой и местом трагедии.

Маленькая белая больница с красным крестом на верхушке скатной крыши точно сошла со старинной иллюстрации. Впрочем, так выглядел весь Вион, будто застывший в вечной горной сказке.

Серена бросила автомобиль где пришлось — худшее место для парковки, но плевать. У нее не было одежды для такого сурового климата, но она не знала, отчего дрожит, — может, и не от холода.

Охваченная новым приступом тревоги, она вышла из машины и сразу же обратила внимание на сновавших туда-сюда людей в теплой одежде: под куртками на них были белые халаты или мундиры. Она присоединилась к потоку, направлявшемуся к натяжной конструкции, несомненно возведенной рядом с главным зданием специально по этому случаю.

Вероятно, тот самый приемный пункт, о котором говорил полицейский.

Колокола часовой башни, возвышающейся над деревенькой, начали отбивать точное время. Тяжелый, гулкий мерный звон — мрачное предзнаменование, которое только обострило тревогу.

Бом… Бом… Бом…

Вход в натяжную конструкцию представлял собой тамбур с двумя дверями, чтобы не выпускать изнутри тепло. Серена переступила первый, а затем и второй порог.

В просторном помещении царил жуткий, почти оглушительный гомон. Праздник фей-бабочек.

Внутри были медики и койки. А еще полицейские. Серена начала замечать среди этого сборища девочек. Некоторые, получившие переохлаждение, лежали на койках; в качестве меры предосторожности их подключили к кислородным баллонам. Кое у кого лица все еще были перепачканы сажей, но все были одеты в чистые спортивные костюмы, явно предоставленные спасателями. Поскольку ночью было минус восемнадцать, у многих наблюдались признаки обморожения: кожа на лице и руках покраснела или потрескалась. Но в целом все выглядели невредимыми.

С девочками были их родители.

Значит, не одна Серена проигнорировала рекомендацию не ехать в Вион. Она никогда раньше не видела этих людей, не была с ними знакома, но все же опознала их по неподходящей одежде: как и она, эти люди надели первое, что попалось под руку. И на лицах у всех было одинаковое выражение: они разрывались между облегчением и испугом. Облегчением от того, что не случилось, и ужасом от того, что могло случиться.

Серена озиралась, надеясь увидеть ту самую копну светлых кудрей, по которой она узнала бы Аврору среди миллиона других девочек. Разве не это они с дочерью всегда говорили друг другу? Аврора где-то здесь. Ее идеальный клон, если не считать шевелюры.

Я дождевой червь.

Серена готова была обнять дочь. Да, она прижмет Аврору к себе сильно-сильно, как никогда раньше. И тогда страх мгновенно рассеется. Но, словно в дурацкой головоломке из тех, где нужно найти на картинке лишнюю деталь, ей никак не удавалось разглядеть дочь. Вероятно, с Сереной снова играла злую шутку паника, которая привела ее сюда.

Гомон под большим шатром начал стихать. Раздавался только печальный звон с колокольни.

Бом… Бом… Бом…

Серена сразу поняла, что причина внезапного общего безмолвия — она сама. Все обернулись и посмотрели на нее, как будто знали то, чего она еще не знала. Тогда-то Серена и заметила.

Со всеми родителями были маленькие девочки, которых можно обнять.

Со всеми, кроме нее.

Время после

1

Переживать потерю ребенка можно по-разному.

Одни полностью отдаются страданиям. Другие вступают в яростную и бессмысленную битву с остальным миром. Третьи смиряются с тем, что проведут остаток жизни с бессловесным, для других невидимым гостем, который следует за ними повсюду и никогда не оставит в покое, потому что его единственная цель — не дать им забыть. Четвертые сходят с ума от мучительной и непрестанной боли. Но в большинстве случаев реакция оказывается сдержанной и благоразумной. Переживания остаются внутри.

Однако все родители втайне испытывают желание двигаться дальше. Они отдают себе отчет, что окружающим их боль кажется невыносимой. И почти стесняются того, что их чувства недостаточно сильны и не придают им решимости покончить