Макагон перевернул листок и внимательно обследовал его чистую сторону. Там ничего не было. Что же придумать? А вот это (Андрей Юрьевич опять утвердительно пристукнул карандашом) пусть уже специальный надзорный орган разбирается, есть такой. Поступим, стало быть, так… Возбуждаемся по статье административного кодекса, как бишь ее? «Нарушение правил эксплуатации автомобильного и наземного электрического транспорта», ага. Материалы передаем в Ространснадзор по подведомственности, а уж они чего-нибудь и накопают. Какой-нибудь план обеспечения безопасности с истекшим сроком найдется, или инструктаж водителей перед выездом не проводится, им виднее. Выпишут постановление и наложат штрафик тысяч в пять на главного механика, ему не привыкать. ТТУ обжалует постановление в суде (уже ученые), затем заболеет представитель должностного лица, потом судья уйдет в отпуск, тут и сроки давности истекут. А гражданке мы отпишем все как положено: меры прокурорского реагирования приняты, виновные привлечены к установленной законом ответственности. Dura lex sed lex!

Макагон, придвинув к себе клавиатуру компьютера, быстренько накидал текст, принтер загудел и выплюнул в лоток пару листочков с угловым штампом прокуратуры города.

Фамилию Нестерюка Наташа услышала впервые лет пять назад при обстоятельствах необычных и даже грязных. Тот год выдался хлопотным и суматошным: развод с Никитой, продажа старой и покупка новой квартиры, авралы на работе выжали Наталью как лимон, и ближе к лету она почувствовала, что нуждается в передышке. Затевать далекое путешествие в теплые страны не хотелось, да и перспектива ехать за рубеж в одиночку Наталью не прельщала. А тут как раз Ольга, Наташина младшая сестра, семейные отношения которой отличались непредсказуемыми девиациями, попросила побыть с Анечкой. Дескать, ей с мужем нужно сменить климат недельки на две, а присмотр за дочкой доверить некому. Наташа в племяннице души не чаяла, и Аня отвечала взаимностью — добрая, тихая, чуточку инфантильная девочка пятнадцати лет воспринимала тетю как старшую подругу и частенько предпочитала ее общество компании своих сверстников. Провести весь отпуск в душном городе Наташе не улыбалось, и решение пришло само собой. Так они с Анечкой и оказались в санатории имени Циолковского — осколке некогда огромной инфраструктуры, принадлежавшей ранее группе околокосмических предприятий.

Процветавший в прошлом тысячелетии санаторий — жемчужина областного здравоохранения — переживал не лучшие времена. Квалифицированные врачи разбежались кто куда, четыре из пяти лечебных модуля пустовали, средств на их функционирование не выделялось. Кое-как работала столовая, предлагая все еще сносное питание при совершенно необременительной стоимости, да теплилась жизнь в пятиэтажном жилом корпусе. Осталась природа — янтарные, истекающие смолой корабельные сосны, заросли малины, осмелевшие белки, бегающие прямо по растрескавшимся асфальтовым терренкурам, увитые плющом заброшенные беседки, чистенький пляж у маленькой быстрой речки. Наталья наслаждалась этим живописным запустением и солнечным безлюдьем санатория, и даже в скудноватых завтраках и обедах нашлась своя прелесть — чем не повод сбросить парочку лишних килограммов?

Соседями по этажу оказалась немолодая пара с дочерью Анжелой, сверстницей Анечки. Не по годам развитая («продвинутая», как Анечка ее охарактеризовала) Анжела, видимо, поздний ребенок, немного нервировала Наталью своей взбалмошностью, капризностью и неуважительным отношением к родителям. «Муссолини», — как-то вечером тихо произнесла Анечка (эрудиция и образное мышление Анечки частенько ставили Наталью в тупик), услышав крики Анжелы через три стены.

Однажды, уже на исходе второй недели отдыха, Наталья возвращалась с «тихой охоты», куда она выбралась после обеда в компании с задумчивым и сегодня чуточку печальным Андреем Виленовичем Атановым, отцом дуче. Этот человек, которому можно было дать изрядно за шестьдесят, чем-то походил на трезвого Михаила Ефремова и вызывал симпатию не столько своим обликом, весьма приятным, сколько терпеливым отношением к жизни и доброжелательным восприятием окружающего мира. Инженер по профессии, вот уже тридцать лет он преподавал в Техническом университете Излучинска на кафедре энергетики. Его сердечность, порядочность и трудолюбие показались Наталье такими же прирожденными, как цвет глаз или тембр голоса, что было недалеко от истины — родители инженера, ныне покойные, были из высланной в тридцатые в Казахстан ленинградской интеллигенцией.

Выяснилось, что круг интересов Андрея Виленовича (называть его хотелось обязательно по имени-отчеству) выходил далеко за пределы обязанностей отца, мужа и доцента провинциального вуза. Энциклопедические знания соседа оказались такими разносторонними, а стройность изложения мыслей настолько изящна и привлекательна, что эта, уже третья «грибная беседа», в очередной раз увлекла Наталью пугающей точностью выводов собеседника, на этот раз — относительно эволюции института социальной этики в России.

— Мои студенты — неглупые и добрые дети, — Андрей Виленович, присев, аккуратно приподнял ножичком листву, под которой показалась шляпка крепенького груздя. — Но порою, беседуя с ними, я ловлю себя на мысли, что их гражданское взросление, любезная Наталья Олеговна, никогда не закончится, если вообще начиналось. Что это, как не явные признаки деградации суперэтноса? А Москва, пожравшая уже несколько поколений молодежи? Не напоминает ли она вам классическое описание химеры с ярко выраженной отрицательной комплементарностью относительно России? Бог с ним, со звездным небом над головой, с ним разберутся астрономы. Но что прикажете делать с нравственным законом в душах наших детей?

— Вам не нравится современная молодежь? Кстати, отчего вы решили, что я читала Канта и Гумилева?

Хитро прищурившись, собеседник кинул короткий взгляд на свою спутницу и произнес:

— Читали. И осмысливали, это видно. Университетское образование, подкрепленное домашним, и не из последних — у вас в глазах светится. Кстати, разделять их точку зрения не требуется. Довольно того, что задумались, это редко сейчас встречается. Что же касается молодежи… Сами как думаете, есть у нее будущее?

Аккуратно обойдя муравейник, Наталья ответила, тщательно подобрав слова:

— Я уверена, что воспитание, можно сказать «взращивание» пассионарного ядра в нашей стране пресеклось последними десятилетиями (последовал грустно-одобрительный кивок Виленовича). С пассионарной индукцией покончено, она умерла вместе с Лихачевым, Солженициным и Капицей. Но я верю в институт семьи, и вы, Андрей Виленович, мне кажется, тоже.

— Боюсь, что вы правы, — вздохнув, пожилой человек двинулся к опушке, машинально отводя прутиком паутину от лица. — Элите не нужна думающая молодежь. Элите нужна власть. Да и та — не для дел, которые прославят эту власть на века, а лишь для конвертации власти в материальные блага. Сама же элита — пигмеи, стоящие на плечах уже ушедших в небытие атлантов. А вот семья… Посмотрите, как причудливо растет папоротник!

— Да, красиво. Но — продолжайте!

— Так вот. Думаю, из тех, кому сейчас меньше тридцати, книгу в руки берет из сотни — один, хорошо, если двое. А остальные — планшет с новостями, твиттерами, фейсбуками, инстаграммами. Потому что модно. Эти девяносто восемь взращены на Comedy Club или, прости господи, «Реальных пацанах», мыслят хэштэгами, а их идеал — Марк Цукерберг. Такая поддельная мультяшная жизнь вытесняет из головы что-то важное. Что-то, до чего можно дойти только своим умом, через настоящие трудности, но вернее всего — с помощью семьи. Нескольких поколений семьи. А семей-то у нас и нет. Все норовят побыстрее от родителей уехать, и желательно в Европу. Этими, как их… Дауншифтерами и фрилансерами.