Я ехал в лес за еловыми ветками, чтобы ими означили последний путь, который проделает И. от своего подъезда до катафалка. Во мне теснились удивление, тоска и какое-то вдохновение. На вечернем небе замерли причудливые облака, похожие то на за́мки, то на далёкие горы. Сквозь них пробивалось на западе уставшее солнце и своими золотыми лучами словно доносило с небес радостное послание – теперь он там! Там, где моё истерзанное печалями сердце столько раз чаяло обрести когда-нибудь осуществлёнными, овеществлёнными все мои грёзы, все мои робкие надежды и неисполнимые здесь желания. И эти золотые лучи, и облака, и зеленовато-жёлтое на западе небо, с которыми теперь слился мой самый близкий друг, – они словно говорили мне: «Да!». И я радовался за И. душою. За то, что вся эта мерзость и теснота жизни уже не имеют над ним власти. За то, что он первым коснётся той тайны, к которой когда-нибудь прикоснусь и я. И всё же человеческой печали тоже было довольно. И удивления – как это так, неожиданно, сразу? И чувства вины и не отданного долга – две пачки сигарет и восхищения многими из его песен, которые он мне играл, а я слушал, не меняясь в лице…

***

Настоящая мудрость неотделима от жизни. Может быть жизнь вне мудрости, но не бывает мудрости вне жизни.

***

Образование – это форма; образованность – это содержание. Очень часто форма не совпадает с содержанием, откуда можно понять степень различия в значении этих двух существительных. Образование можно получить (в наше время даже купить); образованности можно только достичь. Образование формирует характер; образованность характер реализует.

***

Из дневника: 9 сентября 2003 г

Смотрю телевизор… Одной девушке нравится, что её трахают сразу пять мужиков, а её парень, который об этом всё знает, любит её до такой степени, что собирается увезти с собой в Мексику, где растёт цветок, дающий силу сотни оргазмов (это чтобы отвадить подружку от мужиков). Но его любимой девушке нравятся именно пять членов, и ничего она ни о каком цветке слышать не хочет. А в Америке в это время орудуют банды девчонок (от 14 до 20 лет), у которых что ни день, то какие-нибудь разборки, драки, стрельба и наезды. На вид им, конечно, пора разгружать вагоны, но с утра они читают молитву, целуют Мадонну, после чего преспокойненько подпирают дулом подбородок какой-нибудь незадачливой мамаши, случайно толкнувшей их при выходе из магазина. И вообще, никому не интересен инопланетянин, пылящийся в иркутской квартире, а у Анатолия Карпова36 в один и тот же день случаются два удивительных события: в США открывают школу с его именем, а в России такую же школу громят и тихонечко закрывают. И я не понимаю, о чём мне упорно хотят с экрана сказать. О том, что все вокруг идиоты? или о том, что я дебил? О какой любви вообще я здесь размышляю? Неужели хоть кому-нибудь это понадобится? Если Карпов не нужен, если инопланетянин с голодухи помер, если эстетика пяти членов затмила даже примитивные проявления духа, – очнись, Лёша! Иначе твоя прекрасная девочка, обласканная возвышенными стихами, однажды подойдёт к тебе и, прищурившись изо всех сил, спросит: «А ты вообще что за хрен петрович? Дай рубль».

Хотите знать, в чём сила души и духа? Сегодня я шёл по полю и увидел, как не вдалеке от меня застыл в воздухе ястреб, высматривая себе добычу. Я подумал, почему он не бросается на меня? И сам себе ответил: потому что я большой. Если бы в эту минуту меня превратили в мышку, то я тут же и оказался бы у него в лапах. Значит, самая примитивная сила делает меня неуязвимым против ястреба? Но нет же. Сила моя не в том, что я больше ястреба, а в том, что я уже никогда не стану меньше, потому что ничто не сможет превратить меня в мышку. В этом и весь дух.

***

Самое совершенное умение не заменит самой несовершенной любви.

***

То, что является источником вдохновения, очень часто становится и причиной смерти.

***

Из дневника: 12 сентября 2003 г

До свадьбы сына В. И. всего девять дней, что, впрочем, совпадает и с окончанием моей добровольной ссылки. В принципе, если и впрямь всё кончится свадьбой, то будет красиво, и получится почти притча. Человек бежит от своей любимой, но со временем вдруг понимает, что не может её забыть и любит её как прежде. Пока он пишет стихи и составляет планы вечности, на его глазах совершенно естественным образом происходит свадьба, то, что, на самом деле, должно было произойти с ним.

Я смотрю в зеркало и не нахожу там никакого победителя. На меня смотрит осунувшееся, нездорового цвета лицо с какими-то нелепыми усами, небритым подбородком и не красиво угловатыми чертами. И сам собою напрашивается вопрос – что делает этот человек здесь? Время его и без того уходит, а вера в вечность ничуть не делает его краше. Он наивно надеется, что на другом конце его жизни (там, откуда он убежал) происходит какое-то встречное движение, и что совсем близко существует такой пункт, где сойдутся в счастливую точку его умные мысли и её безумная юность. Она ничего не знает о его мыслях: не знает о Сведенборге, об Ошо, о Рампе37, по которому беззаботно ползает маленький паучок; не знает о стакане кофе, о сигарете… Что она вообще может о нём знать сейчас? О том, какой он сейчас. Она знала его до 21 июля и, может быть, снова узнает после того, как он вернётся домой. Но эту часть его жизни она сможет узнать разве что по этому дневнику. Но даже и он бессилен отразить всю правду, которая притворилась в его душе философом и поэтом. Одно только зеркало и отражает то, что произошло на самом деле. Когда-нибудь он вспомнит об этих двух месяцах как о времени счастливого заблуждения, бесцельного прорыва в мир души и в области духа; как о непрактичной наивности и достойной сострадания вере. Может быть, он улыбнётся, а может быть, и заплачет. Но самым странным останется то, что она никогда раньше и, наверное, никогда после не была и не будет с ним так близко, так рядом, как была в эти шестьдесят с хвостиком дней. Каждый день он открывал свой блокнот и смотрел на её фотографию: девушка с золотыми косами и двумя нарисованными слезинками. Для него не было красоты более близкой сердцу; ничего другого для сердца своего он не мог даже придумать. Это было родное. Даже её измены и ложь не исказили притягательность этого лица и ни в единой черте его не нашли своего выражения. Ему нравилось представлять её в огромном читальном зале библиотеки, в очках с тонкой оправой и с книжками на столе. Он считал, что это было бы для неё образом самым сексуальным. Она должна была иметь деликатный женский ум, и глаза её готовы были выразить глубину понимания и красоту чувств. Её руки были руками матери и одновременно самым полным выражением её по-настоящему женского содержания. Её руки были прекрасны, они обещали умение и нежность, теплоту и душевную откровенность. Возможно, хотя ему была и смешна подобная мысль, но всё-таки, может быть, эти читальным залом был он?! Может быть, больше всего на свете ему хотелось не то, чтобы именно она сделала его мужчиной, не то, чтобы именно ему отдалась во всей своей полноте, но чтобы она именно изучила его до самых корней, до самых истоков его души, его печального духа; чтобы именно она смогла понять в нём то, что он с трудом мог объяснить даже самому себе. Возможно, именно потому он с первых же дней решил быть с ней откровенным. Он словно брал с самых пыльных полок, вытаскивал из самых тёмных углов самые странные свои книжки и робко укладывал их в ровные стопки перед её взглядом. «Прочти это», – умоляли его глаза.