Молодой, неопытный. Ствол быстро перегреется от такой стрельбы. Ага, и высовывается ещё, совсем дурак!..

Вскипал азарт. Перед тобой не человек, тварь Божия, созданная по образу и подобию, а ловкая и быстрая мишень, в какую трудно попасть. Трудно, но нужно.

И Фёдор попал, хоть и не с первого выстрела. Вражеский пулемётчик просто ткнулся лицом в землю, дьявольская машина замолчала. Конечно, найдутся другие, но, может, теперь поостерегутся?..

Первый из броневиков меж тем подъехал к протоке, медленно и словно неуверенно пробуя доски мостика. Ну, давайте же, так и хотелось завопить Фёдору. Завалитесь, как есть завалитесь!..

Нет, хитрые, гады, сообразили, додумались! Ревя и окутываясь сизым дымом, «мариенваген» подался назад. Застыл, и Фёдор увидел, прижав к глазам окуляры, как засуетились в открытом железном кузове. Борта высокие, видны только мелькающие головы в касках – тяжеленные германские штальхельмы с острым навершием, последней модели, что должны держать винтовочную пулю, – но ничего, прошибу! Бронебойным-то патроном – не могу не прошибить! А если и не прошибу – шею супостату всё равно переломает!

И прошиб. Как раз когда первая мина выпорхнула из короткого дула, взмыв по крутой дуге, и так же круто устремилась к дворцу.

Ах, черти!..

Султан разрыва встал саженях в десяти перед фасадом; осколки хлестнули по стенам, вспороли мешки баррикад, тонкими струйками, словно кровь из ран, потёк кое-где песок.

Мастера… это не «фрейкорпс», не добровольцы Гинденбурга, это кадровая армия. Надо же – сподобились мы чести!..

Справа и слева то и дело стреляли другие из его команды, и – Фёдор знал – редкая пуля уходила у них в молоко. Второй броневик подобрался было к первому, но первым командовал кто-то толковый и дал приказ выйти из-под обстрела.

Фёдор успел пальнуть ещё дважды – один раз попал, один промазал и чуть не взвыл от досады. «Мариенвагены» пятились, пехота противника залегла, не выказывая никакого желания подниматься, бой становился затяжным, когда все осторожничают, не кидаются в атаку в полный рост, а ждут, пока свою работу сделают снаряды или, как у нас сейчас, мины.

Следом за ним по отползшим броневикам стали стрелять и остальные. Две Мишени командовал внизу, младший взвод азартно палил, не давая врагу поднять голову. На открытых местах осталось десятка два тел – молодцы малыши-салаги, метко били.

Но ты, Слон, Фёдор Солонов, вице-фельдфебель, должен соображать вперёд, на будущее. Сколько они тут просидят? Понятно, почему противник попёр именно сюда – Северный Палас стоит на перемычке меж естественными и искусственными озёрами, окружён болотами, каналами, шлюзами, ручьями и речками, в том числе и весьма глубокими. Дворец и парк, словно пробка, затыкают прямую дорогу к столице, и их уже не обойти.

А защитников тут немного не дотягивает до сорока. Три десятка из младшего взвода, семеро из команды Солонова, да ещё Две Мишени. Его, конечно, за десятерых посчитать можно, но всё-таки!..

В заплечных мешках найдутся сухари и консервы, дворец бандиты окончательно разграбить не успели, по большей части удовольствовавшись винными подвалами, ну и походя переломав, перепортив попавшееся им на пути; что-то съестное наверняка найдётся в погребах, как нашлись патроны у запасливого князя; как им удержаться, как не пропустить врага к столице?..

А что на них наступают именно враги, Фёдор Солонов не сомневался ни на миг.

Как оно всё началось? С чего отсчитывать?

С посылки русского корпуса на Балканы, где опять сцепились сербы с албанцами, болгары с турками, где в свару кинулись греки и все режут друг друга почём зря?

С того, что по стране вдруг, ни с того ни с сего, как показалось тогда Фёдору, покатились одна за другой забастовки, да не просто «бросай работу, братва!», а политические?

Со студенческих гулянок, с лихих набегов на полицейские участки, набегов дерзких и зачастую удачных, когда из-под стражи освобождали арестованных?

С обращения Думы к государю со «всеподданейшей просьбой», более смахивавшей на требование, учинить «ответственное правительство», оной же Думе подотчётное?..

Нет, нет, это всё случалось в новейшей истории российской; были и бунты, и мятежи, и волнения в деревнях, и захваты заводов – всё было.

А потом оно как-то словно наложилось друг на друга, и…

И пришли немцы. Не как враги – как именно, Фёдор до конца так и не уразумел; газеты перестали выходить, бастовали печатники, в столице творилось невесть что, пока не настал день, когда требовательно загудели паровозы и из эшелонов на ближних подступах к Гатчино стали выгружаться те, кого сперва именовали «добровольцами Гинденбурга» или «корпусом свободы».

А вместе с ними шли и наши, свои, русские.

А другие русские – такие, как Фёдор Солонов и его друзья, – пытались их остановить.

– Ну, идёмте, сударь мой Ѳеодоръ Алексѣевичъ, – сказал папа. Не просто «Фёдор Алексеевич», а именно «Ѳеодоръ Алексѣевичъ», спутать было невозможно. Хотя как папе это удавалось, Фёдор так понять и не мог. Но вот когда «по-старинному», торжественно-церковно – знал всегда. Так папа обращался к нему редко, только в особых случаях, ну вот таких, как сегодня.

Вот только что, совсем недавно, его обнимали мама и сёстры, а у парадного уже ждала коляска. Небольшой спокойный городок Гатчино под Санкт-Петербургом, резиденция его императорского величества государя Александра Третьего, только-только начал просыпаться. Вернее, только-только начал просыпаться его чистый центр; окраины и соседние деревни давно уже поднялись.

Ѳеодоръ Алексѣевичъ Солоновъ, двенадцати лет от роду, послушно сел вместе с отцом в наёмную коляску. Было первое сентября одна тысяча девятьсот восьмого от Рождества Христова года, и для Фёдора начиналась новая жизнь.