Колёса застучали по булыжнику Николаевской, стихли, выкатившись на новомодный асфальт сперва Ксенинской, а затем Люцевской улиц. Миновали дворцовое управление на углу с Михайловской, свернули налево, на проспект Павла Первого; справа открылся парк.

Проехали по мосту меж Белым и Чёрным озёрами, оставили позади обелиск Констабль[11] и кирасирские казармы, свернули направо по Конюшенной – у Балтийского вокзала посвистывал паровоз, подле Царского павильона уже готовилась к работе монорельсовая дорога[12], что вела к самому императорскому дворцу.

За вокзалом переехали железнодорожные пути, впереди открылась зелёная, вся обсаженная белоствольными берёзами аллея – улица Корпусная.

Почти приехали.

Они слезли с извозчика у высоченных ворот литого чугуна, где переплетались цветочные гирлянды и хвосты невиданных зверей. Справа и слева поднимались массивные белые колонны, и на верхушке у каждой уселся расправивший крылья грифон.

Фёдору показалось, что правый взирает на него испытующе, а вот левый, напротив, чуть ли не улыбается лукаво, подмигивая при этом ему, Фёдору, каменным глазом.

– Оправьте мундир, Фёдор, – строго, но уже без торжественности сказал папа. – Складки за спину! Берите чемодан. Здесь белоручек не любят.

«Вы» папа говорил Феде тоже только в особых случаях.

В самой середине ворот, среди причудливой вязи чугунного литья, красовался герб – русский заострённый книзу щит, поддерживаемый двумя медведями, в алом поле щита – затейливо переплетённые буквы: большая «А» сверху и, пониже её, более мелкие «К» и «К».

Над щитом – золочёная императорская корона.

Славный корпус. Лучший из всех.

Фёдор выдохнул, одёрнул новенький, не обмятый ещё мундир, чёрный, с карминной выпушкой вокруг нагрудных карманов; плечами ощущалась твёрдость погон, алых с золотым галуном по краям, в одну восьмую вершка, а на самом погоне – вензель корпуса. Нашивок пока нет – чего нет, того нет, – но это дело наживное. Только на рукаве – одна галунная «шпала», знак первого корпусного класса. То есть первый он в корпусе, а в гимназии или реальном училище, где были три класса начальных, или приготовишек, он бы именовался четвёртым.

Федя проверил фуражку, из-под которой всё равно лезли непослушные каштановые вихры, по успевшей устояться привычке коснулся свежего розового шрама справа на подбородке, подарка от Йоськи Бешеного, о котором по-прежнему не было ни слуху ни духу, и все полицейские розыски ничего не дали.

Эх, не ко времени вспомнилось! Тут-то, в корпусе, небось никто драться не даст, папа говорил…

Полосатая будка у ворот, косые чёрно-белые черты, и немолодой уже унтер в ней, в парадной форме, с винтовкой за плечами и целой орденской планкой поперёк груди. Два Георгиевских креста, ого!

Нет, Фёдор, конечно, знал, что Георгиевский крест, если по-настоящему, это у офицеров, а у солдат – Знак отличия Военного ордена, но все всегда называли это именно крестами, и никак иначе.

Караульный ловко закинул винтовку из положения «к ноге» на левое плечо, вытянулся во фрунт, вскинул правую ладонь к козырьку. По уставу ему делать этого отнюдь не полагалось, совсем даже наоборот, но сегодня, в особый день, старый служака, видать, решил отступить от строгих правил. Папа тоже отдал честь, улыбнувшись унтеру, как старому знакомому. Фёдор, пыхтя, попытался козырнуть с такой же лихостью, но ничего из этой затеи не вышло – попробуй тут, яви лихость, когда чемодан, кажется, сейчас ему руку из плеча вырвет!..

От ворот начиналась широкая и прямая аллея, обсаженная вековыми липами. Впереди, в её конце, виднелось трёхэтажное широкое здание классического лимонного цвета, с белыми колоннами и фронтонами, высокими арчатыми окнами первого этажа.

По аллее перед Фёдором и папой, всё в одном направлении, шагало немало народа – мальчишки в мундирах, отцы в сюртуках, матери в нарядных шляпках и длинных платьях, девочки, разряженные, словно куклы для бала; много было и военных, офицеров самого разного ранга.

Лето кончилось, кадеты возвращались в корпус, а самые младшие, как Фёдор, – вступали в него впервые.

– Не робей, – усмехнулся папа.

Конечно, папе хорошо говорить!.. Он полковник и всё такое, живым вернулся из Маньчжурии, хотя тёмные его волосы сделались совершенно седыми. Отец сегодня в парадном белом кителе, золотые погоны с двумя просветами, однако вместо орденов – планки. Феде почему-то стало вдруг жалко, что даже караульный у входа по уставу надел все награды, а у папы – только ленточки…

Зато справа на белом папином кителе – две красные нашивки за ранения, и мама всякий раз вздрагивает, когда самолично, не доверяя прислуге, берётся чистить папину форму.

И зачем сюда понаехали эти девчонки? Что им тут делать? Воображульки, зазнайки, капризы, насмешницы!.. Разве что Лизавета другая – совсем другая, её бы, наверное, и в корпус можно было б взять учиться! А остальные – даже не обратятся нормально, Федей там, или Фёдором, или Слоном лучше всего, как звали его в классе.

Слон – понятное дело, потому, что они Слоновы… то есть тьфу! Солоновы. Но в гимназии первую «о» немедля из фамилии выкинули, и Фёдор сделался Слоном. Не так и плохо, если по сути; а девчонки обычно: «Ах, господин Солонов! Вам понравилась эта соната? Правда ведь, такая чувствительная!..»

Чувствительная, ага.

Нет, с мальчишками куда лучше, тут и подраться можно, если что. Ну, заругают потом, конечно, но это ничего. А девчонку даже пальцем не тронь!

Чемодан немилосердно оттягивал руку, Фёдор тяжело дышал, однако изо всех сил старался угнаться за отцом. Полковник Алексей Солонов шагал широко, и не думая сделать скидку для сопящего с чемоданом сына.

Они поравнялись с кадетским семейством, которое тоже двигалось к бело-жёлтому зданию в конце липовой аллеи, но совсем медленно, потому что глава его, офицер с погонами капитана, сильно хромал и тяжело опирался на массивную трость. С другой стороны его поддерживала жена, бледная и худенькая, в скромном сером платье и такой же шляпке. Озабоченно поглядывая на отца и отставая на полшага, шла девушка лет, наверное, шестнадцати, совсем как старшая сестра Вера, с длинной пушистой косой. Фёдор заметил стоптанные её полуботинки, чуть обтрёпанные обшлага – семья была небогата, да что там говорить, просто бедна. Солоновы жили неплохо, хотя и не шиковали, как многие коммерсанты – отцы Фёдоровых соучеников, но сёстрам Вере и Наде носить разбитую обувь или там штопать чулки не приходилось.