– И вы решили там остаться, – подсказал Маркел.

– Нет, ни боже мой, ни в коем случае! – поспешно продолжал Панкратов. – Мансуров-то стал помирать, задыхаться! Будто ему железным сапогом грудь отдавили. Это болван ему так отомстил. И вот лежит наш сотенный начальный голова, кряхтит, кровью харкает. Потом ещё один наш начал харкать, потом ещё один… И мы сошлись на круг и порешили уходить совсем. И ушли, и Мансурова с собой забрали. Вот тут он уже и вправду ничего не говорил и не приказывал. Принесли его сюда уже совсем чуть живого. Вот как тогда было. А он как говорит?

– И он примерно так же, – ответил Маркел. И продолжил: – И вот что ещё хочу узнать. Были у атамана Ермака три знатные вещицы, их ему царь пожаловал – это шуба, очень дорогая, чешуйчатая, кармазиновая, лёгкая, сабля в золочёных ножнах и пансырь немецкой работы, пятикольчатый. Слыхал ли ты что про такое?

– Нет, про такое ничего не слыхал, – уверенно ответил Панкратов. – Мы же Ермака не видели, и его пожитков тоже. Про это надо у его казаков, которые после него остались, спрашивать, а они, как я уже сказал, все в Устюге сидят.

– Зачем? – спросил Маркел.

– А чего им здесь, в Вологде, делать? А в Москве тем более. Они же народ гулящий. Одни из них, знаю, из Устюга собирались обратно на Волгу идти, откуда их Ермак привёл, а другие думают опять подаваться в Сибирь. Так что если хочешь их о чём-то расспросить, тебе нужно в Устюг поспешать.

– Это я ещё подумаю, – сказал Маркел.

И, обернувшись к Митрию, махнул рукой. Митрий повёл Панкратова к двери. Маркел стоял посреди горницы, молчал. Воевода пожевал губами и спросил, что Маркел думает делать дальше. А что тут думать, ответил Маркел, тут думать уже нечего, а нужно ехать в Устюг. Воевода просветлел лицом, но для верности ещё спросил, когда Маркел уезжает. Маркел сказал, что завтра утром и что с ямским двором всё уже оговорено. Не нужно ли чего в дорогу, спросил воевода. Нет, у него всё есть, сказал Маркел, поклонился великим обычаем, развернулся, надел шапку и вышел.

Во дворе уже смеркалось. Маркел, сошёл по лестнице, шумно вздохнул и глянул дальше, в сторону, на заколоченный царский дворец, на недостроенный храм без крестов… Развернулся и пошёл обратно, туда, где на крыльце губной избы его ждал Чурила. Вид у Маркела был, наверное, очень угрюмый, потому что когда он входил в избу, Чурила ничего не стал у него спрашивать, а только прошёл вперёд и указал на стол. На столе было всего полно, как говорится, но Чурила всё равно развёл руками и сказал:

– Остыло малость.

– В брюхе согреется, – строго сказал Маркел, садясь к столу.

А Чуриле не велел садиться, и тот стоял при нём как челядин. Маркел ел не спеша, без охоты. Хмурился. Чурила, осмелев, присел с краю стола, спросил, видел ли он Мансурова. Но Маркел только рукой махнул и опять взялся за еду. Чурила смотрел на него. Маркел, заметив это, кивнул на бутыль. Чурила налил в два шкалика. Они выпили, Маркел утёрся, а Чурила весело сверкнул глазами и скороговоркой зачастил, что он хорошо помнит, какое было славное винишко хлебное, которым их в Москве Маркел Петрович потчевал.

– Ладно, ладно, – перебил его Маркел. – Мне завтра в дорогу. Я прилягу.

Чурила сразу встал, кликнул Никишку и велел стелить. Никишка быстро постелил прямо на лавке при столе. После Чурила с Никишкой ушли, Маркел с большего разделся, лёг, повернулся к лампадке, меленько перекрестился и подумал, что, по-хорошему, надо было бы завтра опять прийти к Мансурову да и сказать ему, что он после креста кривил, а это великий грех, и пригрозить… Но тут же подумалось, а чем грозить, когда с Мансуровым вон что случилось, страшно даже повторить. Так что нечего здесь больше делать, а надо срочно ехать в Устюг, к ермаковым казакам, если он там их ещё застанет. То есть никак нельзя мешкать. С этой мыслью Маркел и заснул.

Снился ему болван пелымский, не давал покоя. Маркел несколько раз просыпался, крестился, опять засыпал.

Утром Маркел проснулся от того, что услышал, как фыркает лошадь. Маркел сел на лавке и прислушался. Лошадь стояла совсем близко, прямо под окном, и фыркала. Это, подумалось, ему уже подали сани, как он и велел, пораньше. Маркел встал, кликнул Никишку и велел накрыть на стол. Никишка быстро накрыл.

Маркел неспешно ел и думал, ходить или не ходить к Мансурову, срамить его или не срамить. Доел и подумал: не срамить. Встал, быстро собрался, вышел на крыльцо. Лошадь стояла тут же, рядом. Чурила совал в сани узел. Увидев Маркела, засмеялся и сказал, что это чтобы в дороге не мёрзнуть. Маркел махнул рукой, сошёл с крыльца…

И вдруг ему очень захотел обернуться. А когда обернулся, увидел, что возле воеводских палат, сбоку, толкутся стрельцы.

– Что это там? – спросил Маркел настороженно.

– А, – нехотя сказал Чурила, – сотник помер. Сейчас будут выносить. Так ты давай, давай скорей! А то переедут путь – и не доедешь потом никогда. А ему чем уже помочь? Ничем.

Маркел согласно кивнул, снял шапку и перекрестился, сел в сани и велел трогать. Проводник погнал коней.

До Устюга дорога была дальняя и всё вдоль реки – сперва вдоль Вологды, потом вдоль Сухоны. Возле Тотьмы переехали на левый берег, после опять на правый, и так дальше по нему и ехали. А дни становились всё длинней, солнце светило всё теплей, сугробы стали падать, потом потекли. Дорога превратилась в месиво, сани то и дело застревали или даже оборачивались, проводники ругались на чём свет стоит, жалели лошадей. Лошади, чуя такое, ленились. Маркел три дня терпел, после не выдержал, достал заветный кожаный кошель и начал одаривать проводников – по алтыну, по пятачку, а то и поболее. Дело стало понемногу спориться и, на шестой день, на Преподобного Тита Чудотворца, к вечеру, когда уже начало смеркаться, Маркел наконец увидел купола и стены Устюга. Вот только Маркел стоял, как было уже сказано, на правом берегу Сухоны, а Устюг – на левом. Лёд на перевозе был уже совсем никудышный, весь в лужах, а кое-где даже в полыньях и трещинах. Проводник сказал, что надо возвращаться, потому что через реку он не поедет ни за какие деньги. Что делать, спросил Маркел. Ждать, когда лёд сойдёт, ответил проводник, и тогда брать лодку. Маркел сказал, что он очень спешит и заплатит. Проводник молчал. Маркел достал кошель и начал отсчитывать деньги. Отсчитав полтину, он остановился. Проводник вздохнул, махнул рукой, велел садиться. Маркел сел обратно в сани. Проводник перекрестился и поехал.

Ехать было очень боязно, сани то оседали, то кренились на бок, лёд под ними нещадно трещал. Проводник остановился и через плечо воскликнул, что надо бы добавить хоть пятиалтынный. Маркел засмеялся и сказал:

– Тогда поворачивай обратно, ничего не дам!

Проводник снял шапку, выругался очень богохульно, матерно, и подстегнул коня.

И обошлось, доехали до берега. Маркел отсчитал проводнику полтину, проводник её с поклоном взял и спросил, куда дальше доставить. Маркел сказал, что в губную избу.