мне пришлось его ликвидировать. Пока сор из избы выносить не надо, – определился я. – С этим всегда успеется.

А про себя добавил, что грязи в вверенном отделении милиции, как в авгиевых конюшнях. И чистить придётся долго, упорно и методично.

Ничего, даст бог, справлюсь.

Глава 6

– Задержанный Стасевич доставлен по вашему приказанию, – отрапортовал Юхтин.

– Благодарю. Обожди за дверью, вызову, когда понадобишься, – отпустил я милиционера.

Юхтин закрыл за собой дверь.

Я посмотрел на задержанного – худенький брюнет лет шестидесяти с ярко выраженными семитскими чертами лица и крючковатым носом, одет в помятый костюм в полосочку и кремовую накрахмаленную рубашку, на ногах нечищеные туфли.

– Как вас величать? – спросил я.

– Абрам Моисеевич. Простите, с кем имею честь?

– Быстров Георгий Олегович – новый начальник милиции. Да вы не стойте – присаживайтесь.

– Спасибо.

Он опустился на стул перед моим столом, взглянул на меня затравленным взглядом – как удав на кролика.

– Рассказывайте, Абрам Моисеевич, за что вас задержали.

– А вы разве не знаете? – удивился он.

– Знаю, но я предпочёл бы услышать вашу версию событий.

Скажи я иначе, кто знает, какую лапшу мне бы постарались навешать на уши. А так есть вероятность услышать что-то более-менее правдоподобное.

– Ну, раз вы всё знаете, я отвечу вам то же самое, что сказал Филатову. Если у старого больного еврея есть маленький магазинчик, это ещё не значит, что он богат как Крез.

– То есть с вас потребовали денег?

– А что ещё могут желать от старого еврея, у которого есть своё дело? – пожал плечами Стасевич. – Только деньги. Нет, вы не подумайте – я не отказываюсь платить, но почему так много? Раньше с меня брали намного меньше…

– Сколько с вас запросил Филатов?

Стасевич назвал сумму. Я присвистнул.

– Ох, ни хрена себе!

– Я тоже так подумал и отказался платить такие деньжищи. Тогда Филатов приказал меня задержать.

– По какому обвинению?

– Ба! Вы бы слышали его слова. Он заявил мне прямо в лицо, что был бы человек, а статья для него всегда найдётся.

Я невольно улыбнулся. Оказывается, эта фраза уже давно в обиходе.

– Не вижу ничего смешного, Георгий Олегович! – обиделся Стасевич.

– Простите, Абрам Моисеевич. Не хотел вас задеть. Это так… своё.

– Впервые вижу милиционера, который передо мной извиняется.

– Ещё один вопрос, Абрам Моисеевич – прежний начальник милиции знал о поборах?

– Если и знал, то точно не от меня.

– То есть ему вы не жаловались?

– Филатов сразу предупредил: если вздумаю рассказать Токмакову, меня просто сживут со свету. Представьте себе, у него тогда были такие глаза, что я ему сразу поверил. А я умею разбираться в людях, жизнь научила.

– Понятно. А мне вы сказать не побоялись… Почему?

– Мне понравилось то, как вы начали. Пришли и сразу пристрелили этого мерзавца Митрохина. Это ведь он обычно приходил за деньгами. Не только ко мне, к другим людям, у которых в Рудановске есть собственное дело. Если кто-то задерживал платежи, Митрохин угрожал, мог избить – моему хорошему знакомому просто взял и сломал руку за то, что тот пропустил ежемесячную выплату. Рука до сих пор не срослась, а ведь ему нужно кормить семью. Так что я обрадовался, что у нас теперь новый начальник милиции. И, наверное, не один я.

Он усмехнулся.

– Вы далеко пойдёте, Георгий Олегович, если вас, конечно, не пристрелят.

Я хмыкнул.

– Постараюсь не доставлять врагам такой радости. Дадите письменные показания против Филатова?

Стасевич отрицательно мотнул головой.

– Тут вы на меня не рассчитывайте.

– Почему, Абрам Моисеевич? Филатов выпил у вас и ваших знакомых столько крови – давайте посадим его в тюрьму.

– Думаете, вы первый, кто хотел отправить нашего начальника за решётку? Увы, я вас разочарую. Другой мой знакомый пытался добиться справедливости, но в итоге его дом взял и сгорел, знакомого сильно избили, а Филатов так и остался на свободе. Я слишком дорожу своим домом. Его построил ещё мой отец. Так что наш с вами доверительный разговор не для протокола.

– Жаль, Абрам Моисеевич. Очень жаль, – грустно произнёс я.

– А уж мне как жаль, – вздохнул задержанный. – Филатов – редкостный мерзавец и заслужил пулю в голове не меньше Митрохина. Однако папа всегда говорил мне, чтобы я был реалистом и смотрел на вещи трезвым взглядом. Вы хорошо заявили о себе в нашем городе, но пока за вами не видно силы. Люди потянутся к вам только тогда, когда поймут, что вы – не герой-одиночка. Извините за горькие слова, но такова жизнь.

– Я вас понял. Хорошо, Абрам Моисеевич, надеюсь, мы ещё вернёмся к этому разговору.

– Что со мной будет?

– Я бы с радостью отпустил вас домой прямо сейчас, но сначала переговорю с Филатовым. – Представляю, что вы от него услышите!

– Меня будет интересовать не то, что он скажет, а то – как именно он это произнесёт. И поймите: я вижу вас впервые в жизни, и у меня нет основания доверять вашим словам.

– Доверяй, но проверяй. Кажется, это так называется.

– В первом приближении.

Я позвал конвойного:

– Юхтин!

– Слушаюсь, гражданин начальник.

От Стасевича не скрылось, что меня величают гражданином, и на его лице появилась лукавая улыбка.

– Отведите задержанного назад в камеру.

– Слушаюсь. Задержанный, встать. Руки за спину и на выход.

Минут через десять в кабинет вихрем ворвался мужчина, чьё довольно красивое лицо было обезображено длинным шрамом, явно полученным от сабельного удара. Его гимнастёрка была перетянута кожаной портупеей. Из-под козырька глубоко опущенной фуражки сверкали чёрные глаза.

– Это вы – новый начальник милиции? – наехал он на меня.

– Да. А вы кто такой?

– Филатов, начальник подотдела уголовного розыска. По какому праву вы применили оружие и застрелили моего подчинённого?

– Это была чистой воды самозащита. Ваш подчинённый первым открыл по мне огонь. Только не спрашивайте, что на него нашло. За те тридцать секунд, что я провёл в его обществе, мне не удалось столь глубоко проникнуть в душу Митрохина. Я вызвал следователя, пусть разбирается.

Как ни странно, но Филатова мои слова успокоили.

– Простите, погорячился, – виновато произнёс он.

– Бывает, – кивнул я. – Боюсь даже представить, как бы повёл себя на вашем месте.

– Лучше не представлять. Хотя Митрохин – точно не был подарком. Его контузило в гражданскую, он часто мучился сильными головными болями, в итоге характер совершенно испортился. Грубил людям, мог сорваться… Несколько раз подумывал уволить его, да было жаль, всё-таки боевой товарищ, фронтовик… Видимо, в конце концов последствия ранения взяли своё. Сгорел наш Митрохин.

– Война есть война. Так просто