– Товарищ Маркус, – вскинулся Кравченко. – Вы же прекрасно понимаете: белогвардейскому подполью выгодно оболгать меня – честного сотрудника ГПУ. Стоит ли верить показаниям этого Каурова?

– Посмотрим, – Маркус окинул собеседника тяжёлым взглядом. – Я пока что многое не прояснил для себя. Например, где находится начальник рудановского отдела ГПУ?

– В камере, – выдавил из себя Кравченко.

– По какому обвинению?

– Преступная халатность. По его приказу был отпущен на свободу особо опасный преступник, участник диверсии на продовольственных складах Рожков. Я не мог оставить без внимания этот вопиющий факт!

– Потрудитесь немедленно доставить сюда товарища Жарова. Я хочу услышать его версию событий, – приказал Маркус.

Конвойный привёл Архипа.

У него был осунувшийся вид, под глазами синяки. Завидев меня, он кивнул.

– Товарищ Жаров, мы с вами знакомы заочно: я – товарищ Маркус, – представился латыш. – У вас синяки. Скажите, вас избивали во время ареста или допроса?

– Есть маленько, – усмехнулся Архип.

Я присмотрелся и заметил, что у него разбиты губы.

– Другими словами, вас пытали?

– Товарищ Маркус, я протестую – задержанный пытался оказать сопротивление, поэтому к нему были вынуждены – подчёркиваю, вынуждены применить силу! – подскочил начальник губотдела ГПУ.

– С этим мы разберёмся. Кто, когда и почему… Я нахожусь здесь, чтобы установить истинную картину того, что творится в губернии по линии ГПУ. Товарищ Жаров, вас обвиняют в том, что вы выпустили на свободу опасного преступника… По сути, организовали для него побег. Это так?

– Так, – кивнул Архип.

Глаза Кравченко радостно заблестели.

– Только это было в интересах дела. Отпустив Рожкова на свободу, мы деморализовали его сообщников, которые находились на свободе, заставили дёргаться и совершать ошибки. Более того, я отправил рапорт об этой оперативной разработке в губернский отдел, специально для товарища Кравченко.

– Никакого рапорта я не читал! – взвизгнул тот.

– Хотите я назову входящий и исходящий номера документа? – прищурил левый подбитый глаз Архип.

Кравченко смутился.

– Наверное, секретарь что-то напутал и не положил документ мне на стол.

– Он был у вас в этот же день. Я специально уточнил у вашего секретаря, – заметил Жаров.

– Вероятно произошла какая-то накладка… Я разберусь, товарищ Маркус, обязательно разберусь! Виновники будут наказаны по всей строгости! – пылко заговорил Кравченко.

– Обязательно будут наказаны. А теперь, когда с товарищем Жаровым многое прояснилось, приказываю освободить его из-под стражи.

– Вы свободны, – буркнул Кравченко.

– И извиниться перед ним за незаконный арест!

– Товарищ Жаров, приношу перед вами глубокие извинения за несправедливость, что была проявлена в отношении вас! – едва выдавил из себя Кавченко.

– С этим вопросом разобрались. В чём ГПУ обвиняет товарища Быстрова?

– Быстров подозревается в связях с белогвардейским подпольем. Мы провели обыск у него в кабинете, и в рабочем сейфе товарища… а, вернее, гражданина Быстрова обнаружили переписку с бывшим царским генералом Куреповым, который сейчас возглавляет бандитскую эмигрантскую шайку под названием «Мужество».

Я усмехнулся. Как в воду смотрел.

– Товарищ Маркус, – обратился я к латышу. – Могу доказать, что эти документы были мне подкинуты.

– Интересно, и каким образом? – нахмурился тот.

Я поведал историю с описью содержимого сейфа, которую составлял вместе с дежурным.

– Поскольку больше я в отделении не появлялся, то ничего сам себе положить туда не мог. Как видите, у меня есть и документ, подтверждающий мои слова, и свидетель.

– То есть губернское отделение ГПУ занимается фабрикацией улик?! – чуть ли не взревел после моих слов Маркус. – Теперь я верю в каждое слово, сказанное мне товарищем Быстровым. Здесь, в губернии, засел предатель. И этот предатель – вы, Кравченко!

Я ожидал чего-то в этом роде и не удивился, когда в руках у Кравченко появился револьвер. Не знаю, на что рассчитывал предатель, возможно, это был жест отчаяния, однако я не позволил ему пустить оружие в ход. Захват, болевой приём, и стонущий Кравченко оказался на полу, а его револьвер сменил владельца, перекочевав ко мне.

– Он ваш, товарищ Маркус, – произнёс я, с ненавистью глядя на лежащего. – Думаю, он знает кучу всего интересного.

– Да-а-а, – протянул товарищ латыш. – Долго же нам придётся разбираться во всем этом хитроумном клубке. Спасибо вам, товарищ Быстров. Скажу по секрету: вашими идеями заинтересовались на самом верху, включая лично Феликса Эдмундовича. В общем, в ближайшее время ждите вызов в командировку. Поедете в Москву, Георгий Олегович. Там с вами очень хотят поговорить…

Особнячок ГПУ мне удалось покинуть только вечером, уладив все необходимые формальности. Невероятное чувство свободы окрыляло меня и придавало сил.

Эйфория сыграла со мной злую шутку. Я не сразу понял, что следом за мной идёт человек со шрамом через всё лицо. Когда Филатов выхватил свой револьвер, я действовал быстро, но всё-таки недостаточно быстро, чтобы опередить его. И потому мой выстрел прозвучал вторым.

И всё-таки я попал!

Эта мысль пришла в голову перед тем, как перед глазами наступила темнота…

А потом пришла боль: мучительная, сверлящая, она словно исходила со всех сторон. Я застонал и открыл глаза.

А открыв – не поверил увиденному.

Я лежал на скрипучей больничной койке, а передо мной в застиранном больничном халатике сидела Настя… Моя жена, которую я потерял много лет назад, а вернее – вперёд.

И тогда боль отступила.

– Настя! – произнес я. – Любимая!