– Мы придумаем вам титул, – прошептал он глядя Матильде в глаза. Она резко отшатнулась, накинула на плечи шаль.

– Чтобы вы знали, я праправнучка княгини Красинской. У меня права на польский престол. Ваше Высочество…

– Ники.

– Что?

– Зовите меня Ники. Так меня называют близкие.

Казак у ширмы нерешительно кашлянул. Николай спохватился.

– Надеюсь, наша следующая встреча состоится как можно скорее, Матильда Феликсовна. Он поклонился. Матильда смотрела чопорно и забавно. Видимо, в ней взыграла кровь наследницы польского престола.

– Никол… Ники. Что сталось с Воронцовым?

– Я его помиловал.

Матильда ненавидела больницы, но глаз болел просто ужасно, нудящей дергающей болью, причем непрерывной. Ночью – болел прямо до слез. Фурункул вскочил аккурат над левым глазом и несколько дней подряд не давал ей покоя. Да, больно, но не настолько, чтобы идти к доктору и терпеть «больничный дух». Кухарка советовала сомнительные средства народной медицины. Мама настаивала на походе к врачу. Матильда настаивала на том, что все равно поедет кататься, и какой-то там фурункул ей не помеха. Последнее время она ездила кататься почти каждый вечер – в одиночной карете с русским кучером. Сначала – потому, что, проезжая по набережной, надеялась встретить Николая: она узнала, он любил подобные прогулки. С тех пор, как он зашел к ней после премьеры, они виделись только мельком. Проехать мимо, оказаться хотя бы на миг на расстоянии вытянутой руки – она рисовала в своем воображении эту встречу, и какое-то время это ее развлекало и утешало.

Потом постепенно Матильде стала открываться нелицеприятная реальность – их отношения, если они вообще были, развивались крайне медленно. И вяло. В свои годы, не имея опыта отношений с противоположным полом, Матильда тем не менее твердо знала одно: если мужчина хочет видеть женщину – он увидит, найдет способ. Тяжело было признать себе, что Николай, очевидно, подобного стремления не имел.

Волна радостного возбуждения и эйфории прошла, Матильда волей-неволей начала сомневаться в том, что Николаю она интересна так же, как он – ей. Думать об этом было нелегко. Она даже поймала себя на мысли, что в этом порыве выглядит смешно даже в своих глазах, не то что перед другими.

Может быть, она была неправа, может, неправильно повела себя, оказавшись в царской палатке во время гуляний в полку. Может, нужно равняться на прочих знакомых ей артисток: быть доступной, знающей себе цену, на все согласной? От одной этой мысли становилось тошно.

Остаться наедине с самою собой возможно было теперь только во время ежевечерних выездов-прогулок. Она не смотрела по сторонам и часто не замечала, мимо чего именно они проезжают. Матильда уходила в себя настолько, что забывала окружающий мир, и чувствовала только ветер – суровый северный ветер, дыхание свинцовой Невы, острый ветер от быстрой езды в одиночке.

Так что вместо похода в больницу, Матильда отправилась на очередную такую прогулку, закрыв нарывающий глаз повязкой. Ее здоровью на пользу это явно не пошло, и на следующий день она все-таки оказалась у доктора, который провел ей маленькую операцию, вскрыв воспалившийся нарыв.

В тот вечер Матильда находилась в преотвратном расположении духа. Помимо глаза, у нее разболелся нос, а за ним и голова. Чтобы успокоиться, Матильда решила лечь и поплакать, тем более дома никого, кроме прислуги не было – Юля с родителями отправились в гости. А настолько очевидно демонстрировать свою слабость при родных она не могла. Времени на порыв жалости к себе у нее было немного – родные должны были вернуться к полуночи.

Она вытянулась на спине прямо поверх покрывала, вздохнула и только-только приготовилась заплакать, как в дверь раздался звонок. Горничная, которой было неловко прерывать акт страдания Матильды, все же доложила, что к ним-де явился Евгений Викторович Волков, один, без Татьяны, и видеть желает Матильду Феликсовну пренепременно.

Матильда вскочила и спешно прикрыла лицо повязкой. Вот поэтому, вот, например, из-за таких вот визитов и нужны ей ее одиночные выезды, чтобы хоть где-то и как-то хотя бы ненадолго побыть наедине с самою собой и…

В гостиной стоял Николай.

Матильда взяла себя в руки молниеносно, гордо кивнула прислуге (повязка начала предательски соскальзывать) и распорядилась по приходу родителей ее и гостя не беспокоить. И подать чай.

Она держала себя так, будто называть себя чужим именем и являться к ней домой в одиннадцать вечера для Николая в порядке вещей. И снова то, как она вела себя, не соответствовало тому, что она в этот момент ощущала. А дай она волю охватившим ее эмоциям – такое поведение сочли бы детским, если не диким: хотелось смеяться, дурачиться, кружиться по комнате, ущипнуть Николая за руку, поцеловать.

Николай тут же подхватил эту линию поведения, и также не принес извинения за поздний визит. Вместо этого он сказал лишь, что рад тому, что наконец они могут поговорить свободно.

И они действительно говорили! Это было здорово – узнавать друг друга, как будто встретиться, наконец, после долгой-долгой разлуки длиною в жизнь. Матильда смеялась. Она держалась так же, как себя чувствовала – легко и свободно. Увлекшись разговором, она даже забыла, что выглядит скорее как одноглазый пират с покрасневшим от недавних слез кончиком носа, нежели как очаровательная и обольстительная, недоступная и желанная артистка балета. Взглянув поверх головы Николая на зеркало при туалетном столике, Матильда так искренне и возмущенно охнула, что они оба прыснули со смеху, как старые и не такое уже повидавшие друзья.

– Во время моего кругосветного путешествия, мне рассказывали о некой маленькой стране в Африке близ пустыни Сахара. Говорят, там живут женщины столь неземной красоты, что местные мужи заставляют их прикрывать повязкой один глаз, и показываться на глаза людям тем женщинам без повязок запрещено, и это даже, кажется, карается смертью.

– Да что вы.

– А знаете почему, Матильда Феликсовна? Знаете, почему. Потому что красота их настолько невозможна в нашем мире, что всякий, взглянув в глаза женщине страны Тимбукту, тотчас же сходит с ума.

– Вы это всем женщинам в повязках говорите?

Николай снова засмеялся, и попросил у Матильды разрешения выбрать пару карточек с нею. По его словам, фотокарточки чуть сглаживали неземную красоту потенциальной – по всем признакам – уроженки далекой Тимбукту, так что он мог бы любоваться ими без опасности сумасшествия. Так же Николаю было крайне интересно увидеть своими глазами спальню Матильды. В последнем она отказала, а за изучением фотографий их застала вернувшаяся Юля. Знай она, кто именно представился гусаром Евгением Волковым, возможно бы, и не посмела так бесцеремонно ворваться в их с Матильдой гостиную.

Настроение вечера чуть изменилось, но веселья и непринужденности стало еще больше: Юля не постеснялась расспросить Наследника, как же так он ухитрился совершить столь опасную вылазку и как остался незамеченным. Николай сознался, что уверил Марию Федоровну, что отправляется к Великому Князю Сергею Михайловичу и намерен остаться там допоздна.