Николай откинул покрывало и посмотрел на Матильду. Ее волосы растрепались, щеки пылали. Она улыбалась, но глаза смотрели тревожно.

Он расправил на кровати великолепное золотое платье, содержимое злополучной коробки, задевая колено Матильды.

– Пойдемте. Я представлю вас отцу, – сказал он.

– Ты с ума сошел? – прошептала Матильда.

– Ты пойдешь со мной, – неожиданно жестко перебил ее Николай.

За те два года, что Матильда не видела Государя вблизи, он постарел и будто бы осунулся. Больно было видеть его таким. Государь сидел в инвалидном кресле, окруженный гостями. Мария Федоровна стояла за ним, положив руки на спинку кресла, в глазах ее явственно читалось бешенство. Матильда держалась чуть позади Николая, чувствуя себя неловко. Когда они вошли в зал, повисла тишина, и в этой тишине Николай через весь зал проследовал к отцу, Матильда следовала за ним.

– Ну что же, поздравим Наследника, господа? – прогремел все еще твердый и властный голос Императора.

– Многие лета, Ваше Императорское Величество! Многие лета!

Николай поклонился отцу, затем залу, и поблагодарил за поздравления.

– Что же такого пожелать тебе, а, Ники? – с теплотой в голосе произнес Александр.

Николай смущенно молчал, и его отец сам ответил на свой вопрос, продолжая мысль: «Пожелаю тебе сын, твердости и силы. Потому как Россию нужно крепко держать в своих руках, держать вот так», – он попытался сцепить руки, но лицо его скривилось от боли. Со стоном он опустил руки на колени, Николай бросился к отцу:

– Папа, что с вами?

– Не бойся, сын, сегодня я не умру, – за шутливым тоном скрывалось подлинное усилие и страдание. – А кто это с тобой?

– Отец, это княгиня Красинская.

Матильда поклонилась.

Она боялась взглянуть на Марию Федоровну, взгляд ее упал на стоящего рядом князя Андрея. Они не виделись давно, только мельком во время спектаклей, и он никогда не приходил к ней с Николаем. На его губах была грустная полулыбка, глаза смотрели проницательно и печально. Матильда отвернулась.

– Подойдите, сударыня, – приказал Император. Матильда повиновалась.

– А, мы встречались с вами раньше, княгиня.

– Да, Ваше Императорское Величество, мы… мы встречались. Я имела честь говорить с Вами во время выпуска из балетного училища и…

Государь Александр жестом приказал Матильде склониться над его креслом и прошептал на ухо, схватив ее за руку своей ослабевшей рукой – тем не менее, он сжал пальцы Матильды со всей силой, на которую был способен.

– Это только с виду он такой взрослый, мой Ники. А на самом деле мальчишка. Ничего я не успел для него сделать, сделай же ты, девочка. Береги его. Люби его, как себя.

Матильда молча кивнула. В глазах ее стояли слезы, она боялась дышать, чтобы совсем не расплакаться.

После он, сославшись на усталость, велел гостям продолжать празднество и покинул зал. Мария Федоровна толкала кресло.

Матильда смотрела на свою руку – там, где ее запястье перехватили пальцы Императора, остались красные пятна. Она подняла взгляд на Николая, посмотрела в его глаза и улыбнулась.

Береги его. Люби его так, как любишь себя.

Отъезд Николая в Данию был назначен на девятое мая. Таким образом, им предстояло разлучиться на целых два месяца. Истинная цель поездки была ей неизвестна, она знала только, что на этот раз Николай отправляется в Данию с отцом (Наследник сильно беспокоился из-за ухудшающегося здоровья Государя и того, как повлияет на его самочувствие эта поездка.) Но ощущение смутной тревоги и того, что Николай о чем-то умалчивает и недоговаривает чего-то, что его беспокоило, не покидало Матильду.

– Что у тебя на душе? – в который раз за вечер спрашивала она.

Николай был так подавлен предстоящей разлукой, что, в конце концов, ей пришлось его утешать. Она говорила ровным и спокойным голосом, тихо и уверенно рассказывая ему о том, как много всего ждет их впереди, как быстро пролетят эти два летних месяца, и о том, что по возвращении его будет ждать второе счастливое лето.

– Второе? – переспросил Николай.

– Да, Ники, второе. Первое было, когда я тебя уже любила, только мы тогда были еще с тобой незнакомы. Мой первый сезон на сцене, твои визиты из полка в театр Петергофа. Я уже тогда была счастлива, только об этом еще не знала.

Николай улыбнулся.

– Помнишь, мы читали твои дневники, помнишь, как ты писал о том лете. Взять хотя бы тот случай, когда ты говорил с Кшесинской-младшей через окошко уборной первого этажа, а потом тебе было обидно, что тебе не дают покоя воспоминания об этой встрече…

Голос Матильды был мягкий, убеждающий, похожий на колыбельную, призванную унять страх.

– А потом, когда тебе станет без меня тягостно и грустно, ты можешь просто закрыть глаза – закроешь и увидишь меня. – Она улыбнулась, держа его ладонь в своих узких маленьких ладошках.

– Кстати, о дневниках, – неуверенно начал он. И снова замолчал.

– Да, да, ты можешь вести их в поездке. А потом мы прочтем их вместе, и вместе посмеемся, и вместе погорюем. Я тоже буду вести дневник, чтобы все, что есть в этом мире моего – стало и твоим тоже…

– Маля! О дневниках. Помнишь, мы читали как-то, еще зимой. Мои записи об Аликс… Я хочу сказать, о принцессе Алисе Генесской?

Внутри у Матильды все оборвалось.

– Да, Ники. Я помню…

– Мама полагает, что принцесса Аликс отличная партия, для меня. Отец не разделяет ее мнения, Аликс ему не нравится.

– А тебе?

– Мне – тоже! Конечно, мы давно знакомы, и я питаю к ней совершенно особенные чувства, но…

– Но?

– Но честно признаться, из всех тех, кого пророчат мне в невесты, она, наверное, наиболее подходящая. Только это все вздор, Маля, и ничего из этой затеи не выйдет, я тебя уверяю! Взять хотя бы то, что Аликс иной со мною веры и ни за что не согласится ее переменить, а это, естественно, одно из главных условий для, для…

– Для брака?

– Да.

Они незаметно поменялись ролями – теперь Николай убежденно и страстно подбадривал притихшую и вмиг замкнувшуюся в себе Матильду: «Ты посети хотя бы пару раз состязания в Михайловском манеже, пока меня не будет. Сходи туда с Волковым, или – с Андреем, я ему отдельно об этом скажу. А Галицин и Котляревский – помнишь их, ты их еще Пикой и Пепой в шутку прозвала – они будут доставлять тебе цветы от меня на каждое твое выступление, которое мне, к сожалению, придется пропустить…»

В тот вечер Матильда так и не смогла заснуть. Она не знала, что ждет его, – а значит, и ее – впереди, а неведение, незнание – всегда мучительно ужасно. Она вглядывалась в зыбкую по-летнему уже эфемерную темноту комнаты сухими горячими глазами, внимательно и напряженно вслушиваясь в те процессы, которые происходили у нее внутри. Ожидание, тревога и обманчиво-безразличная пустота, – казалось, только это осталось во всем ее существе.