Возвращались они снова через Францию, задержавшись на некоторое время уже во французской столице – у крестного Матильды, владельца большого и знаменитого магазина белья, были там рабочие дела.

Воронцов был странным. Матильда пыталась понять, что же в нем есть такое, может быть, неявное, что делает его таким неприятным. Симпатичной внешности, высокий, серьезный. Тихий, но при этом решительный – как он мог вызывать в людях такие смешанные чувства? В нем явственно ощущалась сила. Но, может быть, эта сила и отталкивала? Потому что естесство этой силы было каким-то нездоровым, неправильным. Так просто сильный человек, обладающий крепкими руками и отменным здоровьем, может, к примеру, совершать всякие физические подвиги и не хворать при этом. А есть такой вид силы, когда ты можешь сотворить нечто никак непостижимое и невозможное – но сделать это на таком надрыве, приложив такие нечеловеческие усилия, что после этого сразу рассыплешься в прах. Сгоришь – и не останется ничего. Вот какой была заключенная в юном гусаре Воронцове сила.

Жажда, читавшаяся во всех его резких движениях, в его напряженном управлении собственным телом, тоже имела свойство какой-то отчаянной болезненности. Вот это, наверное, в нем и пугает – решила Матильда.

Время от времени они виделись, довольно редко, и всегда эти встречи происходили внешне будто бы сами собой, но проходили с таким беспокойным напряжением, что поверить в их случайность не было никакой возможности. Воронцов всегда вел себя скованно и нервно, много молчал, и молчание его было густым и напряженным. Мог, волнуясь, выдать вдруг какую-либо невнятную реплику, и голос его при этом чаще всего звучал так хрипло, что ему приходилось останавливаться на полувдохе и прочищать горло. Будто бы его молчание имело обыкновение длиться так долго, что он отвыкал говорить.

Потом произошел инцедент, который окончательно настроил Матильду враждебно по отношению к Воронцову. Матильда как раз тогда вернулась из Франции, сезон еще не начался, Юля вот-вот должна была вернуться из Красиц с родителями, и Матильде решительно было нечем заняться. Потому она даже обрадовалась компании Воронцова, вызвавшегося сопровождать ее во время прогулки по городу. Но чего Матильда совершенно не ожидала, так это того, что Воронцов целенаправленно поведет ее в дом своей матушки. Более того, мать Воронцова, увидев Матильду, испытала не меньшее удивление. И даже прислуга растерялась, наблюдая эту неловкую ситуацию.

Воронцов же оставался таким же замкнутым и неразговорчивым, как и всегда, разве что нервничал заметно больше обычного, показывая ничего не понимающей Матильде свой дом. Потом он распорядился накрыть на стол и, обращаясь к своей пожилой матери «маменька», попросил у нее благославения на брак с Матильдой.

Вдова театрально кричала, хваталась за сердце и требовала позвать ей доктора. Воронцов, покраснев до корней волос, призывал матушку взять себя в руки и сдержать чувства, маниакально повторяя, что в присутствии Матильды не потерпит истерик.

На крик во двор сбежались соседи. Матильда поспешила ретироваться, но воспоминания о грязном, заваленном самыми разнообразными предметами доме, перепуганной прислуге и жуткой матери Воронцова еще долго стояли у нее перед глазами.

С тех пор она не видела его очень долгое время.

Когда же Николай наконец вернулся в Россию, и казалось бы, преград между ними более не существовало – на этом идиотском шуточном соревновании в корпусе Его Величества, все пошло совершенно неправильно, не так, как хотела бы Матильда.

И идиот Воронцов. Он всегда вызывал у Матильды неприятие, но думать о том, что сейчас он, скорее всего, уже убит – его ведь обвинили в покушении на Наследника во время инцидента на ипподроме, было слишком страшно.

Как хрупка человеческая жизнь, и как много на человеке лежит ответственности: за каждый свой шаг, и более всего перед самим собой, а не перед миром.

Дверь в уборную Матильды отворилась, и на пороге показались две огромные серебряные корзины роз. Лица несущего цветы разглядеть было невозможно, только руки и лацканы военной формы. Казак сделал шаг в комнату и поставил корзины к ногам Матильды, после чего поклонился и снова шагнул, теперь в сторону ширмы. Вслед за ним в уборную вошел Николай.

– Прошу прощения за вторжение, excuse-moi ma petite, – начал он, но Матильда вскочила и замахала на него руками.

– Вы с ума сошли?

– Что? Почему?

– Вы являетесь сюда, как, как… Это все из-за вас! Мало вам, что меня считают вашей любовницей?

Щеки Николая покрылись пятнами румянца, он смутился, вместе с тем по лицу поползла лукавая улыбка.

– Ничего смешного. Вы, видимо, воображаете, какая честь для меня иметь такой статус. Однако выходит, что карьеру свою и место на сцене я, как некоторые, оплатила телом.

Уголки губ Николая поползли вниз.

– Прошу меня извинить, Матильда Феликсовна. Я понимаю, я не подумал.

Матильда продолжала стоять напротив Николая, не делая попыток прогнать его.

– Могу заметить, что визит мой, кажется, остался незамеченным. Я шел по закулисью совершенно бесшумно.

Матильда смотрела на него снизу вверх, чуть подняв голову – она была такая миниатюрная, что едва доходила Николаю до плеча. Взгляд ее оттаял, она смотрела уже не так сурово.

На самом же деле в тот момент внутри нее все ликовало, и Матильде стоило немалых усилий, чтобы сдержаться и не повиснуть на шее у Николая, или не закружиться с ним по комнате, испытывая облегчение и почти детский непосредственный восторг.

– Все эти декорации, реквизиты… Вы, Матильда Феликсовна, должно быть, проживаете тысячи жизней, столько судеб ваших героинь… – заметил он.

Он попал точно в цель – лицо Матильды озарилось, она улыбнулась.

– Вы меня раскусили. Вот он, мой план – успеть прожить как можно больше жизней.

– Вы – лучшая! Я хочу сказать, вы танцуете. Танцуете лучше всех.

– Лучшая не я, а Леньяни.

Как бы она ни презирала Пьерину, и как бы снисходительно ни относилась к вынужденной лжи, Матильда в то же время высоко ценила честность и непредвзятость.

– Да, лучшая. Почти как Вирджиния Цукки, – вспомнив о Цукки, Матильда тепло улыбнулась… – Она, как и Вирджиния, может крутить тридцать два фуэте…

– Крутить?

– Способна исполнить.

– Фуэте?

Николай попытался изобразить нечто, отдаленно напоминающее фуэте. Вышло презабавно.

– Не так! – засмеялась Матильда.

Николай продолжал вращаться, рискуя налететь на мебель и туалетный столик, вешалки с костюмами, опрокинуть грим и подаренные букеты.

Матильда не выдержала и легко подхватила ногу Николая, силясь задать ему нужное направление. Они хохотали уже оба, продолжая дурачиться и ничуть не обращая внимания на застывшего подле ширмы казака. Наконец, Матильда разжала руки, и Николай, потеряв равновесие, повалился на пол, продолжая смеяться. Она протянула ему руку, он поднялся и оказался так же близко к ее лицу, как тем летним днем в царской палатке.