имени Иахо или Иао предполагает важные параллели. В системе гностика Валентина Иао — это тайное имя, которым Хорос (буквально: предел, ограничение) отпугивает от мира плеромы Софию-Ахамот, следующую за Христом. Разве космос (в отличие от плеромы), запечатанный при помощи шести перестановок Иао в книге Йенира, не составляет своего рода монотеистическую параллель, возможно, даже вдохновлённую полемическими намерениями, этому валентинианскому мифу? В другом тексте явно еврейско-синкретического характера мы сходным образом встречаем имя Иао как призывание, которое укрепляет мир в его границах, что служит идеальной аналогией запечатыванию в Йецира: в космогонии Лейденского магического папируса земля корчилась, когда появилась пифийская змея «и пришла в бешенство. Но столп небес остался твёрдым, даже хотя она угрожала ударить его. Затем бог произнёс: Иао! И всё установилось, и появился великий бог, величайший, который упорядочил всё, что было в мире, и всё, что будет, и всё в Высоте пришло в порядок». Имя Иао снова появляется среди тайных имён самого этого величайте-го бога[54]. Трудно не заподозрить здесь связь между еврейскими концепциями и концепциями гностицизма и синкретизма. Это «запечатывание» Творения при помощи божественного имени относится к старому набору идей гнозиса Меркабы; это подтверждается в главе 9 «Больших Хехалот». То, что сказано в «Книге Творения» о «шести направлениях» пространства, там говорится о «порядках Творения», то есть о космосе в целом, сохранение которого в установленных границах, сидре берешит, связано с «запечатыванием» великим именем Бога.

Я кратко развил здесь некоторые фундаментальные концепции книги Йеиира, потому что они имеют огромную важность для понимания дальнейшего и потому что эту книгу позже читали и толковали каббалисты как путеводитель по Каббале. Вопреки более поздним толкованиям, особое очарование текста заключается в его часто удачной и, во всяком случае, всегда живой образности и полноте смысла, который он придаёт большинству концепций, созданных для выражения абстракций. Автор находит конкретные и уместные обозначения для понятий, которые до сих пор евреи не могли облечь в должные выражения.

То, что в некоторых моментах ему это не удалось, и образы порой остаются для нас неясными (что только воодушевляло последующие толкования) — это ясный знак трудности его усилий и той энергии, с которой он их прикладывал. Торжественный и загадочный тон книги позволил еврейским философам, а также каббалистам средневековья обращаться к её авторитету. Саадия в самом раннем сохранившемся комментарии (хотя точно не древнейшем) толковал её около 933 года в соответствии со своей философской концепцией учения о Творении и еврейской теологии в целом. С тех пор целые серии более или менее детальных еврейских и арабских комментариев продолжали писать до XIII и XIV столетий. Все находили в книге более или менее то, что некали, и тот факт, что Иегуда Халевн уделил ей значительное внимание, почти полный комментарий, в четвёртом трактате своей главной работы по философии и теологии, Сефер ха-Кузари (около ИЗО г.), может служить указанием на большой авторитет, которым пользовалась книга[55].

Но, в то же время, этот текст также оказался влиятельным в совершенно иных кругах, которые видели в его теории языка некую форму основ магии, или тех, для кого учение книги включало в себя аутентичные элементы гнозиса и космогонии Меркабы. Книгу Йецира изучали в школах мудрецов Нарбонны, а также средн французских рабби школы тосафнстов и среди немецких хасидов того же периода, и многие комментарии дошли до нас из этих кругов, которые в целом сторонились философских рассуждений[56]. Она предлагает, мягко говоря, примечательные параллели к тому, что каббалисты сделали с учением о сефирот. Уже нельзя с уверенностью сказать, до какой степени изучение книги Йецира считалось в этих кругах эзотерической дисциплиной в строгом смысле слова. Вероятно, можно считать текст частью эзотерическим, но частью и находящимся вне границ эзотерики.

5. Древнейшие документы о появлении Каббалы и публикации книги Бахир

На предыдущих страницах мы охарактеризовали исторические обстоятельства, при которых Каббала появилась на свет, и попытались дать описание того рода литературного материала, позаимствованного из древней традиции, который мог быть известен к этому времени. Мы теперь можем перейти к следующему вопросу относительно типа сведений, доступных нам о начальных стадиях Каббалы и её появлении среди евреев Прованса. В нашем распоряжении есть два вида рассказов об этом: те, что предоставлены самими каббалистами, и те, что пришли от их самых ранних оппонентов. Конечно, сохранилась лишь малая их часть, но даже эта малость имеет огромную важность.

Первый тип сообщений уходит к традициям, сохранившимся среди третьего поколения испанских последователей прованских каббалистов. Их описания подчёркивают мистическое вдохновение, а именно, «появление Святого Духа» в одной из самых уважаемых семей, представляющих раввиническую культуру прованского еврейства. Эти источники называют несколько исторических личностей, которым якобы явился пророк Илия (гиллуй Элиягу), то есть они приняли небесные таинства, о которых ничего не знала более ранняя традиция и которые стали откровением свыше. Эти откровения могли быть чисто визионерского характера, или же могли быть опытом просветления, достигнутого в состоянии созерцания. В другом месте я излагал своё мнение о смысле этой категории гиллуй Элиягу[57] которая имеет значительную важность для понимания отношений между религиозным авторитетом и мистицизмом в иудаизме. Пророк Илия для раввинического иудаизма — это страж сакральной традиции. В конце концов, с появлением Мессии, он приведёт в гармонию разнящиеся мнения учителей Торы. Праведным он является в различных случаях на рынке, на дороге и дома. Важные религиозные традиции Талмуда и даже вся мидрашистская работа приписываются его наставлению [58]. Он присутствует всякий раз, когда дитя предаётся завету Авраама, то есть при установлении сакральной связи между поколениями посредством обрезания. Его встречают совсем не только мистики; он может явиться как простому еврею в беде, так и совершенному в святости и учении. Как приверженец Бога в Библии, он хранитель традиции. Он, как я писал, является «не той фигурой, от которой ожидается, что он сообщит или раскроет что-то такое, что стояло бы в фундаментальном противоречии с традицией»[59]. Традиция, якобы идущая от пророка Илии, таким образом, в сознании преданных стала частью основного корпуса еврейской традиции, даже если она приносила нечто новое; и она стояла выше всякого возможного подозрения в чуждом влиянии или еретическом подходе. Тогда неудивительно, что в важные поворотные моменты истории еврейского мистицизма —