— О, Сирил!

— Да не кричи ты! Ты, что, хочешь, чтоб она услышала? Она собирается выплачивать тебе денежное пособие — одну сотню из двух тысяч дохода в год! Что это значит? Это обеспечит нам свой дом? Это обеспечит мне работу? Это обеспечит мне надлежащее положение как твоего супруга? Нет, это значит, что ты точно так же будешь у нее под каблуком, как это было всегда, зато она будет с неограниченной властью. Чудное положеньице, скажу я вам! Но я не собираюсь с этим мириться. Ты слышишь, я не собираюсь с этим мириться!

Инна сидела, опершись на туалетный столик, и за спиной у нее было покосившееся овальное зеркало. В нем отражались ее кудрявые темные волосы и плечо. Ее рука, сжимавшая гребень, опустилась на колени. Она купила сегодня новый, но это был ее старый сломанный гребень, которым она пользовалась много лет. То ли румянец действительно сошел с ее лица, то ли так казалось в свете лампы, но Сирила Фелтона это привело в ярость. Человек рассчитывал на то, что ему дадут возможность объяснить своей жене несколько очевидных истин без того, чтобы она пялилась на него, как на привидение. В раздражении он шагнул к кровати и сорвал старый зеленый абажур, чтобы свет стал ярче. Ослепительный луч ударил Инне в лицо, обнаружив его бледность.

— Но, Сирил...

Он подошел и схватил ее за запястье.

— Хватит болтовни! Тебе надо поговорить с Мэриан, переубеди ее. Ты можешь это сделать, если захочешь. Тебе нужно всего-то дать ей понять, как ты переживаешь. В конце концов, это справедливо. Тысяча в год каждой — зачем ей больше? Она не будет знать, куда их потратить.

Его тон смягчился, а запястье он сжимал почти ласково. Она вздохнула с облегчением и высказала самое глубокомысленное в своей жизни замечание:

— Ты можешь тратить деньги непрерывно.

Он рассмеялся.

— Это верно, и поэтому мы хотим иметь, что тратить! Она не может поставить тебя в зависимое положение, как пенсионерку какую-то, это неподобающе. Она обязана отдать тебе твою долю. Ты должна постараться, устрой-ка нам концерт по заявкам — поплачь немного и заяви, что жить без меня не можешь. Давай, Инна, у тебя получится. Если все сойдет благополучно, вот тогда мы с тобой заживем...

Инна почувствовала безмерную усталость. Она не устала так даже за весь день, проведенный в походах к адвокату и по бесчисленным магазинам. Но блаженство и взволнованность, сопровождавшие ее в течение дня, испарились. Все, что говорил Сирил, звучало справедливо, но глубоко внутри она понимала, что Мэриан не изменит своего решения. Сирил не получит ни пенни, и она не в силах изменить это. Она чувствовала себя такой разбитой, что предпочла бы лечь и умереть, слишком разбитой, чтобы заниматься любовью. Но Сирил к тому времени сам себя заговорил и окончательно поверил в то, что им удастся убедить Мэриан отдать им тысячу ежегодного дохода, и он был в настроении для любовных утех.

Она погружалась в тяжелую дремоту, когда его голос ворвался в самое начало сновидения. Она слышала слова, но они, казалось, не имели никакого смысла. Он с настойчивостью повторял их.

— Да что с тобой такое? Не слышишь, что я говорю? Деньги, которые получила Мэриан...

Инна моргнула и повернулась к Сирилу. Его рука трясла ее за плечо. До слуха доносились слова. Она искала в них смысл.

— Деньги...

Сирил затаил дыхание.

— Деньги твоего дяди Мартина... если бы Мэриан погибла в той аварии, кому бы они достались?

Она опять моргнула и очнулась ото сна.

— Половина денег — мне. Остальное пошло бы обратно... родственникам... если бы... Мэриан... погибла.

Он резким движением отпустил ее плечо. Она вновь начала погружаться в сон. Не слишком приятный сон, даже страшный. Деньги... если бы Мэриан... погибла. Кто-то сказал: «Жалко, что она выжила». Это не Сирил... Сирил не способен говорить... такие вещи...

Она провалилась в сон и забылась.

— Не представляю, что скажет Феликс.

Мисс Ремингтон подняла маленькую птичью головку и бросила ослепительный взгляд в сторону своей сестры. Она была миниатюрным созданием с мелко завитыми седыми волосами, ярко-голубыми глазами и нежной кожей, которой она по-прежнему очень гордилась. Если она и принимала незначительное участие в уходе за ней, то это было ее личное и весьма щепетильное дело, и ничье больше. Было время завтрака, утро выдалось холодное, она надела старую твидовую юбку, поблекший от времени сиреневый свитер и кардиган, который сама себе связала. Полоска электрического огня вспыхнула в глубине камина, который был построен для более высоких целей. Напротив него, всем своим видом выражая презрение к окружающим, столь свойственное его породе, сидел кот Мактавиш. Он только что закончил свой тщательный туалет. Его рыжая шубка напоминала самый лучший мармелад от Данди. Он свысока смотрел на электрический огонь, который он также презирал, и ждал, когда придут Феликс или Пенни и приготовят для него филе сельди. К сельди он питал страсть, но не считал, что кому-то из престарелых дам можно доверить делать филе. Блюдце с рыбой, приготовленной для него мисс Кэсси, было уже признано им негодным к употреблению, и он сидел, повернувшись к нему спиной, и ждал прихода Феликса.

Над столом с чайной посудой возвышалась миссис Флоренс Брэнд, облаченная в одно из тех ужасных одеяний, на ношение которых обрекают себя полные женщины, — черное, с узором в крапинку, наводящим на мысли о пятнах грязи и красных чернил. Флоренс Брэнд могла бы носить более смелые по цвету наряды, но одежда ее не интересовала, да и вкуса у нее никогда не было. Она покупала то, что было ей впору, и первый год надевала обновку по особым случаям, следующие два — на мероприятия второстепенной важности, а затем — так долго, как только было возможно, носила ее во время работы по дому и в саду. У нее было широкое, гладкое, бледное лицо, коричневатые волосы с едва заметной проседью и карие глаза, слегка выпуклые, так что создавалось впечатление, будто ее веки подтянули, чтобы придать им форму. Все ее движения были размеренными и неторопливыми. Она открыла банку с растворимым кофе, положила, тщательно отмерив ложкой, нужное количество в две из четырех чашек, что стояли перед ней на подносе, добавила кипятка и самую малость молока. На чашках, которым было около восьми лет, красовался голубой рисунок в клетку. Мисс Ремингтон села к ней поближе, бросила в чашку две таблетки сахарина, размешала хорошенько и повторила свое замечание:

— Не представляю, что скажет Феликс.

Флоренс Брэнд не потрудилась ответить.

Она потягивала свой кофе, который пила неподслащенным. Раз уж Феликс может спуститься в любую минуту, нет никакой необходимости размышлять о том, что он скажет. Два вскрытых письма лежали напротив его тарелки на столе, одно от мистера Эштона, второе от Мэриан Брэнд. Скорее всего, он выскажется крайне резко, что, впрочем, все равно ничего не изменит. Когда она думала о том, как поступил с ними Мартин Брэнд, воздвигнув тем самым несокрушимый барьер между живыми и мертвыми, это приводило ее в возмущение. Мартин их обошел. Догнать его им уже не удастся, как ни крути. И ничего не добьешься пустыми разговорами о случившемся.