Она пила кофе маленькими глотками и наблюдала за ним из-за края чашки. Он посмотрел вдаль, взглянул на письма и злобно проговорил:

— Поступай, как знаешь! Будь оно все проклято!

Не садясь, он налил себе чашку кофе, выпил его без молока и сахара, залпом, сунул в карман яблоко и вышел из комнаты, хлопнув за собой дверью.

Он встретил Пенни Хэллидей на лестнице и бросил на нее хмурый обвинительный взгляд.

— Ты опоздала.

— Примерно на пять минут больше, чем ты, дорогой. И потом, я наводила порядок на чердаке.

— Зачем?

— Ну, Элизе придется перебраться сюда, так? И как ты себе это представляешь — чтобы она прибиралась на чердаке в одиночку?

— Они сказали тебе сделать это?

— Ну да.

— Кто именно?

— Тетя Кэсси делала весьма прозрачные намеки несколько дней, а вчера тетя Флоренс сказала мне разобраться с этим.

— Для Элизы?

На ее лице промелькнуло удивление.

— Я полагаю, да.

Он грубым тоном произнес:

— Это не для Элизы, это для тебя.

Она стояла на ступеньку выше, и ее глаза были почти на одном уровне с его. Глаза девушки были карие и лучистые. Они хорошо сочетались с ее короткими каштановыми кудрями, которые она собирала в старомодный пучок. Она стояла на лестнице, маленькая, хрупкая, выпрямившись и держась одной рукой за перила. После его слов, она слегка оперлась на них и тихо сказала:

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— В понедельник приезжает Хелен. Они отдают ей твою комнату. Тебе придется перебраться на чердак.

У нее было круглое детское лицо и пухлые алые губы. От постоянного пребывания на морском воздухе ее кожа приобрела ягодно-коричневый оттенок. Иногда она краснела, и цвет ее лица опять-таки был ягодно-коричневым. Когда она задала вопрос, он прозвучал сурово:

— Зачем она приезжает?

— Морской воздух.

— Ее голосовые связки уже восстановились?

Он сделал раздраженный жест.

— Я не знаю, и она не знает. Она боится пробовать. Ей сказали не петь два месяца. Они истекли. Хелен приезжает сюда. Если все будет в порядке, ей нужно практиковаться.

Он произносил эти короткие фразы отрывисто. Она положила руку ему на плечо.

— Дорогой, не переживай, ей станет лучше.

Она могла бы с таким же успехом трогать и деревянное полено.

— А почему ты так уверена?

Когда он говорил это, его плечо дернулось. Она убрала руку с перил. Он продолжил сердитым тоном:

— Ты хоть понимаешь, что говоришь, ведь ты ничего в этом не смыслишь. И никто из них не смыслит, хоть у них и есть голоса. Все эти восхитительные сопрано тебе не понять. Я не знаю, что ей сказал специалист. Она так напугана. Но вот что я скажу тебе, у нее припрятан в рукаве козырной туз. Один мужчина, Маунт, он следует за ней повсюду, словно тень. Негодяй просто купается в деньгах. Если она поймет, что потеряла голос, то ухватится за этого Маунта. А что еще ей остается? У нее не отложено ни пенни. Чертов дядя Мартин!

— Дорогой!

Он сказал с усиленной яростью в голосе:

— И чертова девчонка! Почему она не погибла при крушении поезда? Вот оно, везение! Она наследует все деньги и выбирается из-под развалившегося поезда, отделавшись парой царапин! Дорого бы я дал за то, чтоб посмотреть, выплывет ли она, если я столкну ее с обрыва!

Пенни протянула к нему руку, но не дотронулась до него. Она прошептала: «Бедный мой ягненочек...» — и он тут же положил голову ей на плечо, сжав в объятиях так крепко, что ей стало больно. Она поглаживала его волосы и говорила слова утешения, которые принято говорить детям.

— Милый, не надо. Не тревожься так. Я рядом. Все будет в порядке. Обещаю тебе, все так и будет. Только будь хорошим, дорогой, и не говори ерунды об убийстве людей, потому что это очень плохо. Ты съел что-нибудь на завтрак?

Он ответил сдавленным голосом:

— Кофе...

— Дурачок! — она достала из кармана носовой платок и дала ему. — Вот так. Сейчас ты просто пойдешь вниз и перекусишь со мной, потому что они набросятся на меня, как стая волков, если я буду одна. Ты же знаешь, дорогой, я могу стерпеть то, что у вас с Хелен роман, но я не в состоянии вынести, как они меня в этом упрекают, а они станут, если ты не пойдешь и не защитишь меня.

Он промокнул глаза и запихнул платок в карман своих брюк.

— Пенни, по сравнению с тобой, я просто скотина.

— Да, дорогой, не без того, но ты можешь постараться измениться к лучшему. И я нисколько не возражаю против чердака, я не против, честно. Но, я думаю, твоя мать просто спятила, если оставляет Элизу в стане врага, потому что она перебежит на их сторону. Вот увидишь.

— Она в любом случае перебежит. Она ненавидит нас. А кто бы не возненавидел?

Она потянулась и поцеловала его в щеку — ласковый, беззаботный поцелуй, детский и чуть пьянящий.

— Ты не должен быть таким озлобленным, когда завтракаешь, — сказала она.

Никто из них не слышал, как открылась дверь в столовую. Пожалуй, именно это Мартин Брэнд особенно ненавидел — абсолютно беззвучная манера, с которой обе его родственницы — и невестка, и ее сестра — передвигались по дому. Одна была полная, вторая — худая, но определить хоть малейшую разницу не представлялось возможным — вы никогда не слышали, как они открывали двери. Только что вы находились в уютном уединении, а в следующий момент рядом оказывалась Флоренс или Кэсси, возникая вдруг из тишины. И он мог поклясться перед Британской медицинской ассоциацией в полном составе, что со слухом у него все в порядке на сто процентов.

Феликс и Пенни вполне разделяли его взгляд на данный вопрос. Ни один не слышал ни звука, однако, оторвавшись от мимолетного поцелуя и ободряюще похлопав по рукаву Феликса, Пенни увидела Кэсси Ремингтон, стоящую на коврике у подножия лестницы: голова поднята, голубые глаза яркие и хитрые. Феликс тоже заметил ее. Он резко отдернул руку и сбежал вниз по ступенькам. Кэсси сказала:

— Ты не позавтракал. Я пошла тебя искать. Элиза будет в ярости, если никто не попробует ее сельдь.

Пенни степенно сошла вниз.

— Феликс съест две порции, а мы с Мактавишем разделим одну на двоих.

— Я еще не решила, — сказала Элиза Коттон.

Косой луч света падал в окно. В плите ярко полыхал огонь. Кот Мактавиш сидел перед ней, прислонившись мордочкой к дверце духовки, которая была приятно теплой. Он насытился рыбой и находил вполне приемлемым слушать голоса Пенни и Элизы.

Пенни сидела на кухонном столе на «их половине», как она теперь стала ее называть, и болтала ногами. Она была одета в серые широкие брюки и старый белый свитер, принадлежавший Феликсу, когда тому было лет пятнадцать, а теперь севший на несколько размеров и пожелтевший от стирки.