что с нами уже было, мёртвые порноактрисы, выдача Morgenshtern’а, выпадающие волосы, скрипты, люстры, и нам не по себе от этого, потому что всё не то. Мы сначала ждём, что появится то, а потом ждём, чтобы всё уже поскорее закончилось. Знаешь, говорит, я стал замечать с возрастом, как становлюсь похож лицом на своего отца, меня это сперва пугало, я даже хотел пластику сделать. Не сделал, потому что можно поменять нос, скулы, подбородок, цвет глаз, но куда я дену этих мёртвых порноактрис? Мы живём в очень узком диапазоне, от и до. Можно, говорит, комбинировать параметры, как в Morgenshtern’е, но даже эти комбинации предопределены. Если бы мы вышли за пределы этой предопределённости, то узнали бы, что мы, возможно, другие. Возможно, вообще не те, кем привыкли себя считать. Может быть, мы даже счастливые люди в одной из версий реальности.

Я сижу возле стола из ДСП (пятно от сигареты, пятно от вчерашнего кофе, белый ретропластик макбука), он лежит голый на моей простыне. Мы виделись последний раз двадцать лет назад, и вот он снова здесь, под люстрой Селена, как будто и не расставались, просто заснули на двадцать лет и бац! Проснулись.

Сложное чувство, да.

Говорю ему, с другой стороны, не всем хочется знать, что они не те, кем привыкли себя считать. Большинству нужно просто расслабиться вечером, понимаешь? Немного Morgenshtern’а перед сном.

Вздыхает, понимаю, конечно.

Спрашивает меня, а почему ты до сих пор сама скрипты пишешь? Как получилось, что ты не продюсер, не директор студии? Ты же всё это начала. Мы с тобой всё это начали.

14. Славик.

Бурдж-Халифа

Через поляризованные окна оранжевый аравийский закат заливает апартаменты на восьмидесятом этаже Бурдж-Халифы.

У дальней стены гостиной на алом кожаном диване сидит мужчина в белой джалабии. Лицом он похож на мёртвого актёра Джеймса Белуши. Перед мужчиной на стеклянном столике – высокий стеклянный кальян, раскрытый ноутбук и VR-маска, по форме неотличимая от горнолыжных очков, с глухой чёрной панелью вместо линзы и небольшим плоским отверстием сбоку.

Славик у окна смотрит вниз, на город, на пустыню, на размытый от жары горизонт.

– Люблю этот вид. Скучал по нему. Как галлюцинация. Конструктор. Лего на полу. В Африке такого нет.

Мужчина с лицом Джеймса Белуши тянет кальян, выпускает через нос сладкий тяжёлый дым.

– Никогда не понимал, что ты в нём находишь.

– Ты на смотровой был хоть раз?

– Здесь, на башне? Нет, конечно. Там одни туристы. Я вообще из апартаментов редко выхожу. Зачем?

– Ну так. Для контакта с реальностью.

– Это не реальность. Ты хорошо сказал: конструктор, лего на полу. Эта башня – мираж. В этом месте сто лет назад ничего не было, кроме пустыни. Верблюды ходили. Здесь из реальности только нефть, а её почти не осталось, и даже то, что осталось, почти никому не нужно. Когда она закончится совсем, здесь снова будет…

– Пустыня.

– И верблюды. Для контакта с реальностью у меня есть ты. Как всё в Африке прошло?

Славик подходит к столу, садится в алое кресло напротив дивана.

– Переворот у них, ты в курсе?

Мужчина на диване булькает кальяном.

– Только денег не проси.

– Почему? Форс-мажор же.

– Твой пилот на меня работал. Тебе повезло, что успел в аэропорт раньше военных. Технически я тебе гонорар уже увеличил. Считай, ты из него эвакуацию оплатил.

Мужчина в белом выпускает густое облако дыма.

– Черновой монтаж, восемь часов. – Славик достаёт из кармана карту с ключом (триста ударов плетью), щелчком ногтя запускает её по стеклянной поверхности стола. – Финал реально бомба. На ускоренном укачивает, предупреждаю.

Карта с тихим стуком упирается в VR-маску.

Шейх пристраивает кальянный мундштук на золотую подставку в форме женской руки, запускает ключ и привычным быстрым движением надевает маску, как будто ныряет в неё, ухватисто подтянув ремешок на затылке. В следующую секунду он откидывается на алую спинку дивана, раскидывает руки в стороны, расставляет колени.

В следующие полтора часа Шейх урчит животом, сопит заросшим чёрной шерстью носом, поверхность белой джалабии между его бёдер поднимается похожим на гриб бугорком и снова опадает – тело Шейха живёт собственной жизнью, пока его сознание захвачено африканским живым.

Славик пьёт кофе, ходит вдоль панорамного окна, сидит в алом кресле, листает каталог техники – крутые камеры, ему бы такие в Кении. Но всё, хорош, сказал же, последний раз.

Через полтора часа Шейх возвращается в реальность апартаментов на восьмидесятом этаже Бурдж-Халифы. Стягивает с лица маску – внутри неё ещё секунду светится трёхмерное изображение.

– Мощно. Беру.

Славик ухмыляется в кофейную чашку. Как он сказал, «для связи с реальностью»?

– Эта сцена, где их шестеро. Это где? В Уганде?

– Какая разница? В Уганде, в Руанде, в Сомали. Где угодно. Это Африка.

– Давно хотел спросить: а ты сам с ними тоже? С телами?

Славик смотрит на раскрасневшееся поплывшее лицо Шейха, на влажные от пота волосы, на след маски по лбу и переносице. Вспоминает лысую кенийку, как она вошла в комнату на втором этаже, как едва обернулась в его сторону, как он подскочил к ней со стаканом, а она медленно приняла из его рук, а он смотрел на её пальцы и думал: может ведь убить меня, если захочет, превратить в пыль.

– Я их не трахаю. Только снимаю.

Шейх достаёт из плетёного ящика под столом похожую на пистолет зажигалку для кальяна, снимает серебряный колпак с чашки, щёлкает кнопкой. Пламя с тихим гулом нагревает угли, вскоре они начинают светиться изнутри красным.

– Отдам своим, порежут на сцены, будем продавать частями, как обычно. Когда в следующий раз?

– Не знаю. Хочу паузу взять. Может, на год исчезну, может, больше.

Шейх шумно выдыхает дым. Слышно, как воздух свистит у него в груди.

– Хорошо, что сказал. Через год с живым свернём тему.

– Что, Сёстры прижали?

– Пока нет, хотя через год всё будет как у вас. Сёстры, Переход.

– Это в Африке так будет?

– Зря смеёшься. Везде. В Африке, здесь. У вас всё поменялось за один год, а ведь тоже никто не верил.

– Да брось. Мы до такого не доживём.

Шейх тянет кальян, вода в стеклянной колбе клокочет в такт его дыханию.

– Уже дожили. Я встречался с человеком в Стамбуле, месяц назад. В буферной зоне. Не знаю, как он туда пробрался, но не в этом дело. Он мне показал кое-что. С виду как шлем или яйцо, надеваешь на голову, потом разряд – и вперёд. Начинаешь видеть.

– Это же Morgenshtern.

Шейх морщится:

– Нет. Реальные вещи. Реальнее даже, чем эти твои.

Палец с золотым перстнем дважды постукивает по маске.

– Это всё уже в твоей голове – он мне так объяснил. Подсознание, кортекс, альфа-волны. Я не разбираюсь в деталях, я видел картинку, понимаешь? Если бы он записал то, что я видел, я бы его убил, клянусь. И ничего не надо снимать, никаких камер, эта штука сама у тебя из головы всё достаёт.

– Что за штука, покажи.

– У меня нет. Он увёз. Доработать, говорит, надо. Я ему про тебя рассказал.

– Что ты ему рассказал?

– Что есть надёжный человек. Без подробностей. Дам тебе его контакт, напиши. Деньги не проблема, хватит на нормальную нейронку. Не китайскую каталожку, они только для «Убера» подходят. Дорого, но отобьётся быстро.

– Ты сначала за это заплати.

Шейх растягивает губы и разводит руками:

– Конечно, друг. Конечно. Гонорар сегодня, как обычно. Но я тебя хотел ещё кое о чём попросить. Раз уж ты решил соскочить. Можешь снять одну сцену? Как в Африке. Групповую. Для меня лично. Прямо здесь. Заплачу вдвойне. Вся техника есть. Я по каталогу заказывал, последние модели. Потом себе оставишь.

Славик молчит.

– Соглашайся. Шесть тел. Жёны боевиков, идут транзитом из Северной Африки в Пакистан. Через два дня исчезнут, следов не останется. Сделаешь?

– Жёны боевиков? Ты нормальный? Меня же найдут потом.

– Ну как жёны – считай, вдовы.