Его снова толкают, бьют в пробитый спазмом бок, он теряет дыхание. Рёв поднимается за спиной, совсем близко. Он врезается в дверь в белой стене (метка цели – подсвеченный контур), створки расходятся, клиент летит внутрь головой вперёд, скользит, сдирает локти о прохладный каменный пол.

Позади него в проёме медленно закрывающейся двери пролетают пять чёрных ревущих теней, за тенями – всадница на белой лошади, в слепяще-белой рубашке, в руке всадницы копьё с раздвоенным остриём, она гонит перед собой чёрных быков, орущую толпу. Всадница оборачивается: клиент видит разноцветные глаза, медные волосы собраны под чёрный платок, как в замедленной съёмке раскачивается покрытая патиной серебряная цыганская серьга с грязно-зелёной яшмой».

Клерк вынырнул из маски, он тяжело дышал, сопел, свистел лёгкими.

– Это настоящая женщина там? Ты знаком с ней?

– Можно и так сказать. Настоящая.

16. Диана. В башню

Ещё вчера ночью на красной улице медины мутный тип в белом поло тащился за ней два квартала, бормотал: мадам, гашиш, мадам, гуд стаф, а от передвижных лотков с едой валил чадящий дым. Ещё вчера ночью она сидела на открытой веранде ресторана с видом на подсвеченную в темноте аль-Кутубию, спрятав шею в розовый шёлковый шарф, а за соседним столиком немец лет пятидесяти гладил под столом по коленке парня – может быть, местного, а может, просто похожего на местных, почти подростка, на парне была свободная майка LA Lakers и выцветшие джинсы, обрезанные под шорты.

Сегодня утром она, уже превращённая, в абайе и никабе, села в самолёт Royal Air Maroc по поддельному паспорту. Переодевалась в туалете. Узкие джинсы, шарф, розовый топ с коротким рукавом, белые кроссовки сложила в пакет под раковиной. Завтра их продадут на блошином рынке через две улицы от Джемаа-эль-Фна. В безымянном риаде осталось накачанное транквилизатором тело – спасённая рабыня, беженка из Алжира, чьё место Диана заняла, чтобы получить окончательную улику.

Из аэропорта Дубая до Бурдж-Халифы Диана отправилась на поезде.

Пол в женской половине вагона розовел раскатанной в блин жевательной резинкой. На таких же ядовито-розовых сиденьях чужой собственностью окуклились женщины в абайях и никабах.

Следом за Дианой в вагон вошёл рыжий турист – волосатые щиколотки из-под укороченных брюк, рюкзак на плечах – тоже встал на розовый пол. К рыжему тут же подскочил надзорный, толстый индус – бейдж с арабской вязью на синем шнурке поверх галстука – ткнул пальцем в пол, в чёрные абайи: нельзя, уходи. Рыжий дёрнулся в сторону, как будто розовое под ним раскалилось, отошёл, покачиваясь на стыках рельс, в дальний конец вагона, где стояли и сидели такие же, как он. Чужаки.

Ехали долго, почти час.

Зеркальные небоскрёбы, белая пустыня, белое небо, убивающее аравийское солнце – город за окном вагона расплывался в дрожащем плавящемся воздухе, стекал в горячий песок.

Поезд доехал до конечной.

Она вышла из вагона и поплыла по бесконечному переходу. За ней на порогах подпрыгивал чёрный чемодан, вокруг был кондиционированный воздух, бесконечные магазины, бесконечные туристы. Женщины в чёрном шли по двое или по трое, иногда с детьми, заходили в магазины, сидели в кафе, пили кофе, заводя под полог никаба чашку, вилку с кусочком пирожного, стакан с водой. Диана пересекла огромный молл и оказалась у входа в жилую часть башни. Обогнула очередь на досмотр у пункта безопасности, свернула в незаметный коридор, к двери с кодовым замком и панелью переговорного устройства. Набрала код, замок зажужжал, она прошла по ещё одному длинному коридору – воздух здесь был даже холоднее, чем в молле, – долетела в лифте на восьмидесятый этаж. Пол был выложен коврами, толстыми и глухими, она тонула в них по щиколотку, как в траве на заболоченном лугу. Из-за угла навстречу возник высокий худой мужчина в белом, загрёб рукой воздух – иди за мной.

Апартаменты располагались на западной стороне башни. Солнце ползло на закат, и через тонированные стёкла лился оранжевый свет. Диана пришла последней – здесь уже сидели пять женщин, не отличить от неё, только две немного повыше остальных. Молчали. Ждали недолго – тот же худой в белом появился снова и снова зачерпнул воздух ладонью. В коридоре беззвучно открылась пневматическая дверь, худой показал на стену, шесть женщин встали в ряд, сбоку от алого дивана. В комнате пахло кальянным дымом и кофе, в глубоком и таком же алом, как диван, кресле сидел человек в обычной одежде. Турист. Чужак. Потом он встал, обернулся.

Крепкий и невысокий. Похож на гимнаста из олимпийской сборной. Африканский загар. Круглое лицо, толстые желтоватые волосы.

В соседней комнате звенело стекло, лился в стаканы горячий сок, звук повторился шесть раз.

17. Инженер. Штурм

Я вижу один и тот же сон, уже много лет.

Утро в середине ноября, серый воздух, холодный туман, пустые вороньи гнёзда на разросшихся деревьях. Самодельный деревянный дом на Тёмных территориях неподалёку от кольцевой.

Мне не нужна нейростимуляция, чтобы почувствовать его запахи. Сырости, мышиного помёта, въевшегося в вату телогрейки дыма. Чтобы ощутить холод, поднимающийся от дощатого пола, выкрашенного в несколько слоёв краской цвета сырой печени. Окна по периметру единственной комнаты собраны из десятков квадратных стёкол размером с книгу, три стекла выбиты, дыры заклеены бумагой, одно стекло треснуло наискосок. Старая краска на оконной раме висит клочьями, как кожа после неудачного загара. Оранжевый абажур на скрученном вдвое шнуре, сундук в углу в тон полу: цвета сырой печени. Я помню этот дом до последней детали.

С точки зрения города за лесом, с точки зрения государства, с точки зрения Комитета, присутствие женщины с красными волосами в этом месте нарушает кодекс, должно быть расследовано. Пресечено, наказано. На деревянном стуле поверх моей одежды – её форма, с розовой нашивкой в форме буквы А на рукаве.

Она просыпается вскоре после меня, открывает глаза – левый медного оттенка, правый голубой, гетерохромия, бывает от недостатка меланина, встречается у одного процента людей, у десяти процентов собак породы хаски. Я тяну руку из-под пёстрого одеяла – убрать волос, он упал ей на лицо и лежит поперёк переносицы, на щеке, на скуле. Она улыбается, садится, упираясь руками в старый диван, расшитый потускневшими цветами, волос скользит с лица на грудь, я слежу за его движением.

Обычно в этой части сна включается режим замедленной съёмки: боковым зрением я вижу, как с неровным гулом лопается на крупные осколки квадрат стекла, как падает на пол чёрный цилиндр светошумовой гранаты, как распускается слепящая вспышка; звуки становятся ниже, тянутся резиной, я слышу, как взрыв грохочет внутри моей головы товарным составом.

Сёстры нашли нас. Сейчас начнётся штурм.

Снаружи в матовом ноябрьском тумане поднимаются чёрные фигуры в касках. Окна по периметру комнаты взрываются шрапнелью.

– Лечь на пол, руки за голову!

Сверху сыплется перемолотая в труху панель ДСП, глаза заливает красное и горячее, я не чувствую боли: это не моя кровь. Мне не нужно оборачиваться, нельзя, я пожалею об этом – но оборачиваюсь, каждый раз. Рядом со мной – мёртвое тело, очередь снесла половину головы, точно по линии глаз, на пол цвета сырой печени летят осколки черепа, хлопья мозгов, волосы цвета медного провода.

Я бы хотел, чтобы моя память превратилась в нож, пулю, топор. Чтобы она убивала меня на этом таймкоде. Но память только возвращается и возвращается, снова и снова, каждый раз, в одном и том же сне, уже много лет.

18. Чёрная. Улица Правды

Он спрашивает, а почему ты до сих пор сама пишешь? Ты же всё это начала. Мы с тобой всё это начали.

Говорю, ладно, тебе расскажу. Ты со мной согласие на секс не подписывал, если что, сдам тебя Сёстрам, уедешь на Тёмные территории. Шутка, расслабься. У меня покруче было. С базовым. Последнее табу. Так что мы с тобой можем взаимно сдать друг друга, если что. Уедем вместе.