Три года назад скауты искали новый сердечник для Morgenshtern’а. Искали, конечно, среди базовых, на Тёмных, в пригороде. Бутовский сектор, Лосиноостровский. Отсмотрели на кастинге тысяч пять человек, не меньше, и всё было не то. На студии решили, скауты не справляются, послали меня. В армейском джипе, под охраной. Пулемёт на крыше. Я потом скрипт такой написала, с пулемётчицей и базовым. Приёмка его завернула, конечно, сразу, без обсуждений.

Меня так возили неделю, каждый день в новое место, в кастинг-центры в лесу. Мы приезжали туда на джипе с пулемётом, нас отводили внутрь под конвоем, а там одни деревья вокруг, и из-за деревьев выходили базовые и шли, шли, много их было, десятки, сотни. Бородатые мужики, в камуфляже, с рюкзаками. А были такие, кто ждал возле кастинг-центров, приходили туда за день, за два, ночевали в палатках, по утрам варили что-то. Кружки у них были мятые, алюминиевые, серые, как в кино про тюрьму. Сёстры из конвоя говорили, грибной чай. Но я изменённых не видела, все были трезвые. Потёртые, конечно, пожившие, ну они там все такие, плохая кожа, редкие зубы, пахло от них, но трезвые.

Я сидела в этих кастинг-центрах с восьми утра до семи вечера, каждый день. Как перелёт на другой континент, например в Нью-Йорк, только никуда не летишь. Стол с едой, фрукты, иногда даже алкоголь. Шпионское зеркало во всю стену, я их вижу, а они меня нет, за зеркалом пустая комната, пластиковый пол, люк в потолке, три распылителя. Они заходили в эту комнату по одному, раздевались, вставали в центр, им говорили повернуться спиной, повернуться боком, повернуться лицом, показать зубы, раскрыть залупу. Потом стимуляция, разряд, эрекция, сперма летит на пол, спасибо, следующий. Пока один уходил, а другой готовился, пол поливали дезраствором из распылителей, белая пена, запах хлорки. И они шли, шли, один за одним, одинаковые люди, биомасса, человеческий творог, сперма, сперма.

Мне казалось, это никогда не закончится.

Если не считать покалеченных в войне, этих отсекали сразу, то половину оставшихся отправили обратно из-за гнилых зубов. Что у них ещё, грыжи, варикоз, кривые ноги, треть таких примерно. Были у кого не вставал после разряда, много. Но все услужливые, вежливые, команды исполняют, оглядываются, улыбаются в потолок, где динамики. Видно по ним, на всё готовы. Последний шанс, один на десять тысяч или на миллион, сколько их там живёт, никто же не знает, никто их не считал.

Нашли на десятый день. Точно по брифу, под пятьдесят, борода в половину груди, седой, но кожа гладкая, морщин мало, зубы целые, идеальный сердечник, хорошие гены. Я слышала, таких похищали, по заказу угоняли, как тачки. Мешок на голову и в грузовик, потом на месте возбуждающий укол. Были отчаянные здесь, в городе, беременели от них, напрямую, с проникновением. Даже мешок не снимали. Зачем, лишние эмоции.

Мы его в тот же день привезли в студию на Белорусской, квартал, где бывшие заводы, их перед сносом переоборудовали в павильоны, удобно, высокие потолки, места много. Раньше там рекламу снимали, теперь нейро. Улица Правды. Смешное название.

Сначала пробы, несколько тестовых проходов, пока без контакта, он просто ходил туда-сюда, в зелёном трико, в балаклаве с клеммами. У него была хорошая моторика, быстро схватывал. Выгородили ему там уголок, поставили кровать, шкаф. Прямо в павильоне поселили, не в город же выпускать, они дикие, после десяти лет в лесу никто уже не адаптируется, а некоторые вообще всю жизнь в землянках.

Я писала для него скрипт, придумывала сцены, диалоги с нейропроекциями, последовательности позиций, на кровати, в кресле, на столе, на барной стойке. Всё как обычно. Слова и движения. По студийному брифу. У них же там исследования, статистика, контент-план.

Приёмка просила добавить эмоций, как они их понимали, и я добавляла. Мне писали в комментариях, слишком жёстко, фокус-группы плохие, включите чувство защищённости, недостаточно нежности. Переписывала, включала. Два тела под покрывалом, контакт, возбуждающий импульс, дыхание на шее, запах волос, ощущение тёплой после сна кожи, усыпляющий импульс. Про дыхание на шее самой понравилось. Каждый раз, когда писала, представляла себе, как это должно быть.

Всё пошло не так, когда начали снимать. Он тупил во время дублей. Каждую реплику с двадцатого раза, и ладно бы что-то сложное, нет, обычное, что и всегда, повернись задом, да, господи, да, я сейчас кончу. В таком духе. Улыбаться не умел. Гены это хорошо, но у нас же нейро, если написано улыбка, значит, должна быть улыбка, а не ухмылка, это разные движения, разные мышцы включаются, моторный ответ в маске будет другой. Я уже думала, всё бесполезно, ничего не получится, не сработает, тупое мясо, он не сможет, он просто не знает как, у него нет опыта таких эмоций, он никогда никого не обнимал, он не знает, что такое нежность, это базовый с Тёмных, военный преступник, убийца. Какое дыхание на шее, о чём мы вообще? Но бывали моменты, то ли свет так падал, то ли случайно получалось, и всё собиралось, сходилось в фокус, взгляд, улыбка, движение, я смотрела черновой монтаж в маске, и у меня соски твердели и тёрлись о свитер.

Я уговаривала себя, не сейчас, потом. Надеялась проскочить, а там съёмки закончатся, его спишут, я его больше не увижу, всё пройдёт, я забуду.

Начала приходить на площадку пораньше. До того, как выставят кадр, а ему дадут амфетамин и подключат балаклаву с клеммами. Он спал в соседнем цеху, рядом с рабочим павильоном, а я ехала с другого конца города, из такого же пенала, как сейчас, только люстры тогда не было. Даже вставала на полтора часа раньше, в темноте. Ненавижу вставать в темноте. Порция пластиковой овсянки, немного кофе, одна сигарета. Метро, ледяная улица Правды, проходная, стеклянная будка охранника, павильон. Я ждала, и он приходил.

У него по сюжету было много актов, оргазм каждые десять минут. С подменными телами. Сейчас это просто серые манекены с датчиками в контактных отверстиях, а тогда их ещё делали похожими на живых людей, телесного цвета, даже лица какие-то рисовали. И повсюду в павильоне лежали эти голые силиконовые люди, потому что техники не успевали их мыть после сцены, проще было сразу несколько закупить. В перерывах он сидел рядом с ними, в зелёном трико, с бородой в половину груди, с амфетаминовым стояком.

Я осталась в павильоне после смены, спряталась в разобранных декорациях, погасили свет, рабочие разошлись по домам, я пробралась между корпусами яхт, джакузи, барными стойками, вышла в коридор, чёрные стены, чугунный пол. На мне была синяя роба, как у техников, прямо на бельё. В окнах торчали старые заводские стены, полуразобранные, похожие на гигантские гнилые зубы. Он спал в соседнем цеху, на king-size кровати, взяли из реквизита прошлого сезона. Я сняла робу, залезла к нему, легла перед ним, прижалась к нему спиной, чтобы его лицо было рядом с моей шеей, гладила его бедро рукой, гладила его ноги своими ногами, тёрлась об него затылком, я вся мокрая была.

А он заплакал.

Порнстар с бородой в половину груди, патриарх, секс-машина, сердечник для Morgenshtern’а, персонаж из моего скрипта, идеальное создание молча плакал, только щёки в слезах и борода. Я тоже молча лежала рядом с ним и думала, хоть бы никто не услышал, потому что тогда всё, мне хана.

Потом он обнял меня одной рукой и задышал мне в шею. Как у меня в скрипте. Только по-настоящему.

Мы лежали так до утра, иногда я засыпала ненадолго, просыпалась, он лежал сзади, дышал мне в шею, и пахло от него грустно и тепло.

На рассвете под окном затарахтел грузовик, в коридоре на чугунный пол уронили железную гайку, она катилась и катилась и гремела, потом ткнулась в стену, остановилась. В павильон пришли, заговорили совсем близко, слов было не разобрать, просто голоса, бу-бу-бу, бу-бу-бу из-за гипсокартона. Включили освещение, бутафорские стены без потолка,