Подбежал к Гийюду. Увидел, что колонна и смотровая чаша вернули свой изначальный серый цвет, вновь были старыми, облупленными. Веревка, тройным хватом державшая Аюна, лежала на земле. Один конец по-прежнему тянулся к стальному кольцу колонны. Другой конец пустовал. Узлы не тронуты. По сторонам веревки – тканая поддевка, в которую был одет Аюн. Сам бегунок пропал.

Неподалеку лежали копье, гронды с мягкой многослойной подошвой и кожаные нилеты с нашивками из кольчуги и стальных пластин. Значит, одного магульдинца забрал зордалин. Остальные держались возле кругового ограждения. Безучастно смотрели на колонну. Они уже поняли, что идея с живцом оказалась неудачной. Поняли, что теперь им не поймать Пожирателя.

На высоте двух саженей на колонне висели обе сети. Они запутались в креплениях, к которым прежде цепляли оружие для бойцов. Пропитанные огневой солью и подожженные брошенными факелами, они горели густым сизым пламенем. По колонне к смотровой чаше вытягивались черные языки копоти.

– Легкой ковки, – прошептал Горсинг.

Аюн погиб напрасно. Они ничего не добились.

В лагерь возвращались понуро. Даже магульдинцы почти не переговаривались. Вспоминать засаду никто не хотел. Горсинг и не пытался выяснить у Вельта, что именно ему удалось увидеть там, в Дикой яме. Сейчас это было не так важно.

– Что дальше? – спросил Вельт, когда их отряд отстал от красных почти на полквартала.

– Дальше мы сами по себе, – процедил Горсинг.

– Уверен? – осторожно вмешался Сит.

Свою марионетку он бросил на Белой площади. В последние дни Аюн был главным и самым веселым из его зрителей.

– Хочешь стать следующим живцом? – тихо, со злостью спросил Горсинг.

– Думаешь, они опять будут делать эту ерунду? С западней и остальным? Ну и ловушки, там, сетки…

– Нас это не интересует.

– Просто уйдем? – спросил Вельт.

– Дождемся удобного момента. Сегодня отдыхаем. Завтра. Может, послезавтра. Предупреди Тарха.

Тарха предупредить не успели.

Уходя к Дикой яме, Горсинг оставил его в дозоре на Мыторной улице. Объяснил, как действовать и что сказать, если вдруг Эрза приведет подмогу. Там, на Мыторной, его и нашли. Мертвого. Кто-то сбоку пробил ему горло.

– Следов не прятали. – Вечером Вельт отчитывался перед Горсингом, старался говорить как можно тише. – Думаю, человек пять, может, больше. Ударили справа. Значит, левша. Рана грубая. Слишком сильный и неточный удар – почти под челюсть. Значит, Тарх пытался уйти. Не смог.

Горсинг задумчиво поглаживал все еще болевший локоть. Провалиться под землю, угодить в одну из красных ловушек, погибнуть под рухнувшей стеной, столкнуться с ниадами, наконец, просто исчезнуть – все это не вызвало бы удивления. Но получить удар в шею, истечь кровью в окружении незаметенных следов – здесь, в Авендилле, было странно.

– С него сняли тахом.

– Что?!

– Да. Кто-то срезал родовую сигву. И сделал это аккуратно.

Горсинг хотел сказать, что сам пойдет осмотреть тело, когда Вельт протянул ему лоскут грязной ткани.

– Что это?

– Записка.

– Кому?

– Тебе.

– Кому… Что это значит?

– Эта записка для тебя. Сам посмотри, там написано. Лежала под ногой Тарха.

Сегодня я проснулся раньше всех. Меня разбудил раскалившийся браслет. Правая рука пульсировала. Следовало бы привыкнуть к этой боли, но всякий раз она заставала меня врасплох.

Я дрожал. Мне было страшно.

Не хотел никого будить. Тихо поднялся с расстеленной на полу мешковины.

Ночевать мы устроились в южной части Авендилла, недалеко от скотной кромки, – выбрали один из полуразрушенных, вычищенных домов, в которых не осталось ни мебели, ни окон.

Солнце едва осветило небо, но этого было достаточно, чтобы, подойдя к пролому в стене, разглядеть руку.

С тех пор как Старая дорога завела нас в Лаэрнорский лес, рука изменилась. Верхние фаланги пальцев стали коричневыми, будто их разукрасили болотной хной перед праздником Наур’тдайских свечей, как это делали дети в моем родном княжестве. Ногти побелели, выросли непривычно грубыми, толстыми. Вчера я пробовал их подрéзать и обнаружил, что внутри они теперь пористые, неоднородные. Суставы потемнели и припухли. Кожа вокруг вросшего браслета покрылась темно-бордовой коркой – гибкой и плотной, будто линель.

Я опасался, что с рукой опять что-то случилось, однако новых изменений не обнаружил.

Браслет постепенно остывал.

– Кошмары?

Не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто именно задал этот вопрос. Тенуин. Он лежал в дальнем углу, полностью закрытый бурнусом. Когда я шел к стене, следопыт даже не пошевелился.

– Да, кошмары. Но я в порядке. После Лаэрнора и Азгалики кошмары не очень-то пугают.

– Хорошо, если так.

На самом деле я догадывался, что ночью видел не сны, а воспоминания – чужие и мне до конца не понятные. Передо мной лежала щедрая россыпь фактов, но я не знал, каким из них можно доверять. Существовал ли на самом деле Гийюд? Правда ли то, что он рассказывал об Авендилле? Когда это произошло? Где теперь Горсинг? И почему в центре моего видéния был именно муж Эрзы?

Она редко упоминала его имя. По словам Миалинты, Эрза любила мужа и была благодарна ему за то, что он помог ей устроиться в Целинделе, и все же надеялась, что Горсинг погиб в Авендилле – хотела сама возглавить оставленных им наемников, а со временем уехать подальше из Земель Эрхегорда.

– Хангол, – сонно пробурчал Громбакх. – Ты там чего?