— Бажен — первенец. Жёнка — Дарёна, — сухо представил их хозяин.

В чистом доме, запах псины, что за день въелся в одежду, чувствовался особенно сильно. — Добрын, мне б обмыться с дороги — обратился я к хозяину, показывая на грязную рубаху.

— Сейчас устрою, — пообещал Добрын.

Все скрылись за дверью, через некоторое время вернулся Бажен с чистой рубахой и отвёл в отдельно стоящую во дворе баню. Помывка несколько затянулась, так как я, не жалея кожи и золы, раз за разом скоблил тело, избавляясь от въевшегося запаха. И лишь приведя себя в полный порядок, вернулся в дом и сразу прошёл в жарко натопленную светлицу.

Осмотрелся. В парадной комнате большая печь, сложенная из дикого камня, а вот трубы не было от слова совсем. Дым струйками тянулся вверх, исчезая в едва заметных слуховых оконцах под крышей. По левую сторону, широкие полати и лавки — мужской угол, а вот красный, хотя и был на своём месте, ввёл в лёгкий ступор. Красный угол он не только самый светлый, но и самый важный. Не зря тот считали священным местом в доме и размещали в восточной части, в том месте, где два смежных окна образовывали угол. Обычно, в красном углу висели иконы да лампадки. Здесь же не иконы, нет. Малые резные чуры,[2] а за ними вышитые орнаментом рушники.[2] С укосины, на малой цепи, свисала кованая малая чаша вычурной формы с углями, под ней, надломанный хлебный каравай и малая крынка молока. Венчала угол щепная птица.[2] Не сообразив, что делать, наугад повторил жест. Приложил руку к груди, поклонился, что-то пробубнив себе под нос, чем заслужил одобряющий взгляд Добрына.

К углу примыкал монументальный стол из расколотых дубовых плах, подпираемый брёвнами. Справа и слева, грубо сколоченные лавки. Добрын уже переоделся и встречал в белоснежной, вышитой красным рубашке. Обозначив поклон, попросил уважить, сесть на почётное место, прямо по центру стола. Место, занимаемое за столом, важнейший показатель семейного и социального положения человека, и место в красном углу, в центре стола, под иконами было самым почетным. Обычно там сидел хозяин, наиболее уважаемые гости, священник. Без приглашения пройти в красный угол, да вы что, смертельное оскорбление!

Похоже, на стол собрали лучшее, что было в доме — мочёную бруснику, клюкву в мёде, соленые грузди, нарезка, напоминающая плавленый сыр (кстати, это действительно оказался сыр, только не плавленый, а гороховый). В разогретых горшках источали ароматы пареная репа и тушёное с овощами мясо. На деревянном блюде лежал подкопчённый бок косули.

Хозяин, выставил на стол братину[2] с крепкой медовухой, справа и слева резные ковши с оконечниками в виде голов уток. Вопросов скопилось вагон и маленькая тележка, но приходилось сдерживаться, сначала еда, а после разговоры. Прошептав то ли заговор, то заклинание Добрын зачерпнул ковш медовухи и с поклоном передал его мне. Я отпил, не торопясь, и передал хозяину обратно. Медовуха класс! Выше всяких похвал.

Когда с церемониями закончили, принялись за еду. Проголодался я зверски, так особо не сдерживался.

Приветствия и здравницы показали, что мой собеседник не понимал часть слов, которыми я ему отвечал, а я в свою очередь, понимал далеко не все его вопросы и ответы. Вроде бы и этнограф, как себя нужно вести за столом, знаю. Не раз, и не два у староверов бывал. И всё равно, чувствую «косячу» по полной. Странновато на меня сын с отцом поглядывают. Слишком велика разница во времени, кое-что до нас дошло, ещё больше утеряно, особенно тонкости бытового этикета. Хорошо крепкая медовуха сгладила витавшее в воздухе напряжение и общение кое-как наладилось. Говорил короткие, рубленные фразы, не строил сложных, витиеватых конструкций.

Пересказал кузнецу урезанную версию событий, произошедших со мной. Сеча была, ударили по голове, потерял сознание. Очнулся под водой, чудом выбрался… Про имена разбойников и их разговор ни слова. Ни к чему ему знать. Чем меньше о себе информации распространять, тем лучше.

— Вот такие дела, Добрын. Ни имени своего, не помню, ни отца с матерью. Кто таков, какого рода племени? Туман сплошной в голове.

— Плохо дело, княже. Поруб[2] твой больно сильный. Тута знахарь надобен. Крепко тебя тати приложили. Разумели видать, что дух испустил, а оно вона как вышло. В прорубь значится спустили, значится тама, получается и очнулся?

— Тако и есть, Добрын.

— А непрост ты, князь. Не иначе тебе водяной ворожит. Видано ли. Зимой, да из-подо льда выбраться! А то, что память отшибло, так не переживай. Дело наживное, вернётся. У Мала, гридня из Новосильского полка, точно так было — мать родную не помнил, а потом ничего, отпустило.

— Добрын, ты ведь признал меня, князем величаешь. Ведаешь ли, кто я таков?

— Прости, княже, но имени твоего не ведаю, токмо на тебе родовой знак Новосильских князей. Посуди, кто в здравом уме таковой носить станет, кроме как князь? Опасно то. На первом же суку за такую крамолу вздёрнут. Да и ликом ты больно похож на старого князя. В молодые годы того видал на вече.

— Как же того князя звали?

— Сергей Александрович. Царствие ему небесное, — после чего Добрын натурально перекрестился двумя перстами. А я на него вылупился.

— Ты так не смотри на меня. Крещёные мы, но и старым богам вежество оказываем. Как иначе то? Пращуров своих забывать — последнее дело, — Добрын вынул из-под рубахи амулет с женщиной змеей и быстро перевернул его другой стороной, показав мне выбитый на том крест. — Не думай на нас чего дурного, мы и в церкву ходим по праздникам.

Амулет-змеевик не удивил, они были широко распространены на Руси вплоть до XVI века. Самая частая находка в раскопах, да и встречаются куда чаще, чем обычный крест. Двоеверие искоренили лишь к середине XVIII века, а местами оно и до века двадцатого протянуло. Здесь верю, тут не верю. Сегодня день Перуна — поворачиваем одной стороной, через неделю Пасха — развернём амулет и пойдём в церковь, никаких проблем. Нравы в те времена были простые. На одной стороне чеканили крест, как у кузнеца, либо ортодоксальный христианский извод. На обратной — антропоморфную фигуру богини Мать Сыра Земля с радиально отходящими от неё змеями. Однако, у Добрына, на обереге тот же знак что и на рунном камне, что наводило на мысли. Ладно, после сию загадку решу. Пока же меня куда больше другой вопрос занимал:

— Лета то ныне какие от сотворения мира?

— Прости, княже. Не