Мы с Нивеном замерли. Я представила, как сквозь решетку тянутся костлявые руки Анку и вытаскивают меня из холодных глубин катакомб.

К моему ужасу, разговор в комнате под нами продолжился.

– Она не могла далеко убежать. – Голос мужчины пылал гневом.

– Она чудовище! – с болью откликнулась Айви. – Может, она даже умеет проходить сквозь стены или превращаться в таракана!

Затаив дыхание, я подползла ближе к решетке и заглянула вниз.

Подо мной раскинулся зал Верховного совета, по его периметру располагались тридцать роскошных кресел с высокими спинками, на подлокотниках каждого были вырезаны различные животные – львы, медведи, пауки и драконы.

Айви сидела на двадцать пятом кресле, ее лицо и глаза скрывали белые бинты. Странно, ведь начинающая собирательница вроде меня не могла причинить ей серьезный вред. Или Айви была слабее, чем хотела казаться, или я оказалась куда сильнее, чем полагала.

– Мы найдем ее, – заверил на языке смерти мужчина, сидящий в первом кресле.

Верховный советник Кромвель, прямой потомок Анку и отец Айви. Лицо его выглядело так, будто само время схватило плоть и растянуло, как белую глину, бороздя ногтями морщины на лбу и вокруг тонких губ. Даже под глазами плоть обвисла, образовав широкую полутень, контрастирующую с поразительной яркостью льдисто-голубых радужек. Признаки старения появлялись у жнецов только после двух тысячелетий жизни. Почти два века моей жизни сделали меня похожей на юную по человеческим стандартам девушку, а Нивен за одно столетие стал тощим и нескладным подростком. Но в конце концов смерть, которую мы несем людям, придет и к нам – медленная расплата за грехи.

– Она слишком опасна. Ее нельзя оставлять в живых, – продолжил Кромвель.

Слова эти, произнесенные на нашем языке, были не высказыванием точки зрения, а обещанием.

Мои пальцы задрожали, скользя по влажным камням. Я-то думала, что наказанием мне станут несколько столетий в одном из склепов Хайгейта, рядом с трупами. Но смерть пугала куда больше. Я вспомнила обо всех душах, которые собрала и отправила в пустоту, даже не задумываясь, что с ними стало. А что станет со мной? Если ад существует, то мне точно суждено там гореть. Но я не верила в глупые христианские сказочки. Люди уповали на Бога, а я считала, что после смерти нас ничего не ждет. Поэтому идея закрыть глаза и стать ничем казалась страшнее вечности в преисподней.

Они не поймают меня.

Кромвель повернулся, скрипнув костями, будто старый шкаф, и посмотрел на тридцатое кресло Совета.

– Эмброуз, шинигами – твоя подопечная, верно?

При звуке своего имени на языке смерти жнец вздрогнул и сжал кулаки. Все взгляды устремились на него.

Это был наш с Нивеном отец. Блистательный Эмброуз Скарборо, тридцатый Высший жнец в составе Совета.

Рождение внебрачной дочери от шинигами понизило его с четвертого до тридцатого кресла, самого низкого из Высших, однако репутация достойного Высшего жнеца спасла отца от полного изгнания из Совета. Когда обо мне стало известно, он быстро женился на уважаемой собирательнице Корлисс. А чтобы доказать Совету отречение от шинигами, они дали жизнь Нивену.

Ни отец, ни Корлисс не причиняли мне зла. Они кормили меня, покупали новые туфли и плащи, расчесывали волосы и заплетали в косу, чтобы прятать под капюшоном.

Но когда я еще малышкой просыпалась в слезах от кошмаров о церковных гримах, глодающих мои кости, и колотила в дверь их спальни, та всегда была заперта, как бы громко я ни кричала. Когда рассказывала, что другие жнецы издеваются надо мной во время тренировок, отец с мачехой вытирали мне слезы и велели идти в постель. Однажды я сбежала на целых три ночи, спала на стропилах над Биг-Беном, пока внизу лаяли церковные гримы, но никто меня не искал.

Со своего насеста я наблюдала за людьми – как они носили своих детей на плечах, целовали их в щеки, держали за руки и говорили, что любят. Даже когда за супругами следовали пять или шесть детей, ни одного не оставляли позади и не игнорировали. Я ощущала, как внутри поднимается горечь. Дети выглядели такими счастливыми, тошно смотреть. Может, поэтому люди находили столько радости в своей жалкой короткой жизни, а я, уже бродящая по земле дольше большинства из них, не видела ничего хорошего?

В семьях жнецов не существовало подобия человеческой любви. Собиратели заключали браки ради альянсов и заводили детей, чтобы продлить род, а любовь им практически не требовалась. Более того – те, кто слишком часто ласково смотрел на жен или слишком охотно баловал детей, в итоге подвергались наказанию. Их семьи уничтожались как источник слабости. Я отлично это знала и все же, наблюдая за спешащими по рынку семьями и целующимися в тенистых переулках парами, не могла не задаваться вопросом: каково это – быть человеком.

В тот раз я вернулась домой только потому, что слишком боялась крыс. Отец и Корлисс так и не спросили, где я пропадала. Эмброуз увидел меня на пороге, грязную и дрожащую, и его глаза потемнели от разочарования.

Сначала родители пытались держать меня подальше от Нивена, но у брата не было причин меня ненавидеть. Ночами я учила его новым словам по своим учебникам: французским, греческим, русским и (тайно) японским. Нивен показывал мне механические игрушки, которые вскрывал ювелирными инструментами и раскладывал сверкающие детали на моем столе, подальше от Корлисс. А если другие жнецы разбивали мои часы, он собирал шестеренки и искусно их восстанавливал. Осознав, что родители регулярно хвалят его за высокие оценки, в то время как любые новости о моих успехах в школе остаются без внимания, брат начал приносить мне мертвые цветы и блестящие камни и, подражая Эмброузу, говорить, что я сегодня хорошо поработала. А когда Нивену исполнилось сто лет и перед ним встал выбор – жить с родителями или со мной, – он не колебался.

– Я отказался от нее, – произнес отец в зале Верховного совета, бесстрастно, со знакомым мне сдержанным холодом. – Ты знаешь об этом.

Слова ужалили меня, но не удивили. Отец не рассказывал о подробностях, но я довольно рано узнала, что количество Высших жнецов никогда не должно увеличиваться сверх избранных Анку, чтобы они не смогли объединиться и одолеть праотца. Семья, где был один Высший жнец, могла обзавестись лишь одним ребенком, если только первенец не умирал или от него официально не отказывались. Я не умерла, и все же у меня родился младший брат. Нетрудно понять, что произошло. Еще до того, как я окончила школу, Эмброуз, вероятно, отказал мне в праве наследовать и имущество, и место в Совете. На бумаге я считалась сиротой, которой милостиво позволили жить в его доме, потому что убить ребенка – слишком тяжкий грех. Долгое время я даже не знала, разрешат ли мне собирать души, но, поскольку население Лондона за последнее столетие стремительно выросло, что повлекло за собой рост смертности, даже Высшие жнецы поняли: отказываться от меня – прямое расточительство.

Рядом неподвижно застыл Нивен. Он пристально посмотрел на меня, но я покачала головой. Сейчас мне было не до Эмброуза, все силы уходили на то, чтобы удержать контроль в нескольких метрах от Кромвеля.