Коко и бабушка часто сидели вместе и вели долгие разговоры, но когда мне было пять лет, я не думал о Коко как о реальном человеке. Так как ее тело не двигалось, она напоминала говорящий разум.

Наши отношения представляли собой вопросы и ответы, словно разговор с компьютером.

– Доброе утро, Коко.

– Доброе утро, Тревор.

– Коко, ты ела?

– Да, Тревор.

– Коко, я иду гулять.

– Хорошо, будь осторожен.

– Пока, Коко!

– Пока, Тревор!

Тот факт, что я рос в мире, где главенствовали женщины, не был случайностью. Апартеид разлучил меня с отцом, потому что тот был белым. Но почти всех детей, которых я знал и которые росли в бабушкином квартале в Соуэто, апартеид тоже разлучил с отцами, просто по разным причинам. Их отцы работали где-то на шахтах, приезжая домой только по праздникам. Их отцы сидели в тюрьме. Их отцы были в изгнании, борясь с судебным преследованием. Всем заправляли женщины. «Wathint’Abafazi Wathint’imbokodo!» было их речевкой на митингах во время борьбы за свободу. «Когда ты сражаешься с женщиной, ты сражаешься со скалой». Как нация мы осознавали силу женщин, но дома от них ожидались покорность и послушание.

В Соуэто религия заполнила пустоту, оставленную отсутствовавшими мужчинами. Я часто спрашивал маму, трудно ли ей растить меня одной, без мужа. Она уверенно отвечала: «Только то, что я живу без мужчины, не значит, что у меня никогда не было мужа. Бог мой муж». Для моих мамы, тети, бабушки (да и любой другой семьи на нашей улице) в центре жизни была вера. Молитвенные собрания проходили то в одном, то в другом доме квартала, в зависимости от дня. В эти группы входили только женщины и дети. Мама всегда просила моего дядю присоединиться к нам, но он говорил: «Я бы присоединился к вам, если бы было больше мужчин, но я не хочу быть здесь единственным мужчиной». Потом начинались песнопения и молитвы, и для него это было предлогом уйти из дома.

На молитвенном собрании мы втискивались в крошечную гостиную того или иного дома и вставали кругом. Затем все друг за другом читали молитвы. Бабушки рассказывали о том, что происходит в их жизни. «Я рада быть здесь. Я хорошо поработала неделю. Я получила прибавку к зарплате и хочу поблагодарить вас и восхвалить Иисуса». Иногда они доставали Библию и говорили: «Это писание говорило со мной и, может быть, поможет вам». Затем немного пели. Была кожаная подушечка, которая называлась «такт», по ней стучали ладонью, как по ударному инструменту. Кто-нибудь хлопал по ней, отбивая такт, а все остальные пели. «Masango vulekani singene eJerusalema. Masango vulekani singene eJerusalema».

Вот как это было. Молись, пой, молись. Пой, молись, пой. Пой, пой, пой. Молись, молись, молись. Иногда это продолжалось часами, всегда заканчиваясь словом «аминь», и они могли тянуть это «аминь» как минимум пять минут. «А-минь. А-а-а-минь. А-а-а-а-минь. А-ааааааааааааааааааааааааааминь. Минь-минь-минь. Минь-минь-минь. Аааааааааааааааааааа-мииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииин-ннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннн-нннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннь». Потом все прощались и расходились по домам. Следующий вечер, другой дом, все то же самое.

Я всегда с нетерпением ждал вторников (когда по вечерам молитвенные собрания проходили в бабушкином доме) по двум причинам. Во-первых, такт во время пения отбивал я. А во-вторых, я любил молиться.

Бабушка всегда говорила мне, что ей нравятся мои молитвы. Она верила, что мои молитвы более сильные, потому что я молился на английском. Все знали, что Иисус говорит по-английски, ведь он – белый. Библия на английском языке. Да, Библия не была написана на английском, но в ЮАР она попала на английском, так что для нас она была английской. Что делало мои молитвы лучшими молитвами, потому что на английские молитвы отвечают в первую очередь.

Откуда мы это знали? Посмотрите на белых людей. Очевидно, что они попадают по адресу. Прибавьте сюда из Евангелия от Матфея, 19:14. «Но Иисус сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное».

А если ребенок молится на английском? Белому Иисусу? Несомненно, это – мощная комбинация. Когда бы я ни молился, бабушка говорила: «На эту молитву будет ответ. Я чувствую это».

Женщинам в тауншипе всегда было о чем помолиться: денежные проблемы, сын, который арестован, дочь, которая заболела, муж, который пьет. Когда бы молитвенные собрания ни проходили в нашем доме, бабушка хотела, чтобы я за них помолился, потому что мои молитвы были такими хорошими. Она поворачивалась ко мне и говорила: «Тревор, молись». И я молился. Я любил это делать. Бабушка убедила меня, что мои молитвы получают ответ. Я чувствовал, что помогаю людям.

В Соуэто есть что-то волшебное. Да, он был тюрьмой, созданной нашими притеснителями, но он также давал нам ощущение самостоятельности и самоуправления. Соуэто был нашим. Он обладал мотивирующей способностью, которую вы больше нигде не найдете. В Америке мечтой было выбраться из гетто. В Соуэто, так как покинуть гетто было невозможно, мечтой было преобразить гетто.

Для миллиона людей, живших в Соуэто, не было магазинов, не было баров, не было ресторанов. Не было асфальтированных дорог, электроснабжение было минимальным, канализация плохой. Но если собрать миллион людей в одном месте, они найдут выход. Так что рос «черный рынок», где в чьем-нибудь доме мог вестись бизнес любого рода: услуги автомеханика, детский сад, ребята, продающие восстановленные покрышки.

Самыми распространенными были магазины spaza и shebeens.

Магазины spaza были неофициальными продуктовыми магазинами. Люди строили в своем гараже киоск, оптом покупали хлеб и яйца, а потом продавали их в розницу. В тауншипе все покупали продукты в небольшом количестве, так как денег у всех было мало. Ты не мог позволить себе купить сразу дюжину яиц, это было слишком дорого. Но ты мог купить два яйца, так как этого было достаточно на утро. Ты мог купить четверть буханки хлеба, чашку сахара.

Shebeens были незаконными барами в задней части чьего-нибудь дома. Во дворе ставили стулья, вешали тент и устраивали подпольный бар. В shebeens мужчины ходили, чтобы выпить после работы и во время молитвенных собраний, а также почти в любое другое время дня.

Люди строили дома так же, как покупали яйца, – постепенно. Правительство выделяло каждой семье в тауншипе участок земли. Сначала ты строил на своем участке сарай, временное сооружение из фанеры и рифленого железа. Со временем ты, накопив денег, строил кирпичную стену. Одну стену. Затем ты копил дальше, чтобы построить еще одну стену. Потом, годы спустя, появлялась третья стена и, наконец, четвертая. Теперь у тебя была комната, одна комната, где все члены твоей семьи спали, ели, занимались всеми делами. Затем ты копил на крышу. Потом на окна. Потом штукатурил постройку. Потом у твоей дочери появлялась семья. Им некуда было идти, поэтому они стали жить с тобой. Ты пристроил к своей кирпичной комнате еще одно сооружение из рифленого железа и медленно, годами, превращал его в нормальную комнату для них. Теперь в твоем доме было две комнаты. Потом три. Может быть, четыре. Медленно, в течение поколений, ты пытался добиться того, чтобы у тебя был дом.