Незнакомец постукивает пальцами по столу, и его обкусанные ногти цепляются за щели в древесине.

— Мне нужно знать больше.

Торик вскидывает руки:

— Тебе нужно больше лапши на ушах?

Кай достает из-за пояса небольшой нож.

— Если это действительно лапша, — говорит, — то на нее я его и порежу.

— Убери, — приказываю я.

— Это для нашей безопасности.

— Вот потому и говорю: убери и даже не думай метать.

Кай с ухмылкой засовывает нож обратно.

Я указываю на мужчину рюмкой:

— Рассказывай.

— Кристалл Кето принесет в наш мир покой и справедливость.

— Прямо сейчас? — улыбаюсь я.

— Он спасет нас всех от огня.

Я слизываю с губ спиртное.

— И что с ним делать? — спрашиваю. — Крепко сжать его и загадать желание звездам? Или, может, сунуть под подушку и обменять у феи на удачу?

Кай наполняет рюмку и толкает ее к Мадрид:

— Окунуть его в воск и поджечь, чтобы пламя войны выгорело.

Она смеется и подносит выпивку к губам:

— Поцеловать его, и, быть может, кристалл превратится в принца, который не несет такой чепухи.

— Или бросить его в кучу дерьма, из которого он и сделан.

Глядя на абсолютно невозмутимое лицо, с которым Торик это произнес, я не могу сдержать смеха, и вскоре по таверне разносится только наш хохот и резкие хлопки, когда мои люди колотят руками по столам.

И вдруг над гомоном звучит мертвецки тихий голос:

— Убить Морскую королеву.

Мой смех обрывается.

Глаза вновь устремляются к незнакомцу, и, переполненный жаждой смерти, я достаю кинжал из петли на ремне и подношу к его горлу:

— Ну-ка повтори.

Кончик лезвия прижимается к яремной вене, и мужчина сглатывает. Он должен боятся. Да и выглядит испуганным: глаза сужены, пальцы, вцепившиеся в рюмку, дрожат. Но, похоже, это отрепетированный испуг, потому что, когда чужак открывает рот, голос его течет ровно, плавно. Ни капли страха. Как будто он привык к клинкам у своего горла.

— Кристалл был создан, чтобы принести справедливость в наш мир, уничтожив Морскую королеву, — поясняет он.

— Кем создан? — спрашиваю я.

— Изначальными семьями. Они были величайшими магами своего времени и вместе разделили землю на части, когда каждый обосновался в своем уголке, дабы воцарился мир и больше никто не стал жертвой древних пограничных войн.

— Да, — нетерпеливо говорю я, — все мы знаем об изначальных семьях. Да каждый ребенок в ста королевствах знает эту сказку. — Вздохнув, я убираю кинжал в карман. — Даже местные бандиты.

— Это не сказка! — Мужчина стучит кулаками по столу. — Сказки вам не расскажут, что изначальные семьи создали мир на земле, но одна битва не утихала. Океаном правила богиня, сея зло во всех водах. Вскоре она родила детей, и те стали дьяволами. Чудовищами, чьи голоса несли людям смерть.

— Сирены.

Он кивает:

— Они могли преображаться, существуя и на земле, и вне ее. Ведомые богиней Кето, они держали людей в вечном страхе, и потому сто магов объединили силы и объявили войну океану. После десяти лет ужаса и смертей они наконец сумели одолеть Кето и ослабить созданных монстров. Из ее останков они сотворили артефакт, который может навсегда уничтожить сирен.

— Если так, почему же они им не воспользовались?

— Потому что сирены тоже создали из ее останков камень. Он даровал их новой королеве власть над морским народом, и она обещала держать их в узде. В знак доброй воли она даже лишила сирен возможности ходить по земле, и отныне они не были такой большой угрозой, чтобы оправдать геноцид. В итоге изначальные семьи смилостивились и заключили договор. Земля — людям, моря — дьяволам. Если кто-то пересекает границу, сам виноват. Кристалл был спрятан до того дня, когда сто королевств уже не смогут соблюдать договоренности.

Моя команда глумливо смеется, но я смотрю на стрелку компаса и едва слышу их за грохотом собственного сердца.

Север.

Стрелка стоит намертво, даже не думая качаться. Я недоверчиво встряхиваю часы, а потом и вовсе стучу ими по столу. Стрелка неподвижна.

Север.

Истина.

Экипаж уже вновь пустился в издевки, высмеивая глупые сказки и незнакомца, который осмелился кормить ими капитана. Что-то во мне, на самой поверхности, согласно. Мол, это лишь детские байки и пустая трата времени. Оно велит мне слушать своих людей и игнорировать безумие. Но компас никогда не ошибался, и где-то гораздо глубже, своим нутром, я чувствую, что и теперь не ошибается. Это мой шанс одолеть чудовище.

— Где кристалл? — спрашиваю я.

Команда тут же перестает смеяться и смотрит на меня так, будто я наконец свихнулся.

Мужчина опустошает рюмку и встречает мой взгляд улыбкой:

— Вы обещали вознаграждение.

Приподняв бровь, смотрю на Кая. Просить дважды не нужно: он вонзает в стол нож. Незнакомец вздрагивает, в ужасе уставившись на лезвие, что вошло точнехонько между его большим и указательным пальцами. Страх на его лице уже не кажется отрепетированным.

— Награду ты получишь, — уверяет Кай. — Так или иначе.

— Он в единственном месте, где Морской королеве его не достать, — быстро говорит мужчина. — Максимально далеко от океана. На самой высокой точке мира.

Сердце замирает. Самая высокая точка мира. Слишком холодная, чтобы рискнувший забраться туда выжил и смог рассказать об этом.

— Заоблачная гора Пагоса, — говорит незнакомец.

И надежда моя ускользает.

Осталась всего неделя. Через семь дней мне исполнится восемнадцать, и мать заставит меня украсть сердце моряка. Хорошая сирена приняла бы наказание да порадовалась, что Морская королева не велела чего другого.

Но я не хорошая.

Глупо вновь пестовать мечты о бунте, но меня просто трясет от мысли, что придется напасть по указке. Словно я бешеная собака, которую моя мать может спустить на кого пожелает. Конечно, убийство людей — и так ее приказ, так что, наверное, ничего не изменилось. Я настолько привыкла быть жестокой, что почти забыла: это не выбор, а требование. Уничтожать людей. Помогать закончить войну, которой они положили начало, убив Кето. Быть настоящей сиреной.

Какое-то время я размышляю, была бы я таким чудовищем, если б моя мать и прочие до нее предпочли мир войне. Если б вместе с Кето умерла вражда и ненависть осталась в прошлом. Нас учат никогда не сомневаться и не представлять себя кем-то другим кроме тех, кто мы есть, и, полагаю, лучше мне отбросить опасные мысли. В конце концов, наказание за отказ от убийства я даже вообразить не могу.