Оптика людей настолько искажена, что они видят вместо цветка каменный звериный оскал. Сталин показал это в лилипутской мистерии великанов. Фридрих видел небо и знает точки на земле, откуда можно его увидеть.

А дымы из труб, когда ветер, – для летчика горизонтальные прямые линии.

1930.

Ты исчезнешь, Белополье, и карта протрется в твоей точке.

Господь мой, маленький мой Господь.

Село Лилиенфельд прячется в овраге, оно ребенок, заснувший посреди острого жнивья, словно на пуховом одеяле. Дитя сморилось, нежные веки тяжелы. Детская сетчатка целует небосвод, цветы, грибницы у толстых корней. Ты исчезнешь, Белополье, и карта протрется в твоей точке; у тебя несколько имен – Лилиенфельд, Lilienfeld, Белополье, но они не удержат тебя на бумаге земли. Как ты всегда пригоже, медоносное село, как греешь темечко о нежный бок солнца, как щедро льешь молоко на свои плечи!

Лидия почти не помнит дня выселения из родного села. Память скукожилась. Вот ее бабушка Ирма, укрытая плотным серым платком, лежит на лавке в сиротеющем доме. Старая женщина очень боится дороги. Уже задолго до того, как поползли слухи, что могут выселить, Ирма почти перестает спать и есть. Ее мутит от запаха еды, она худеет, глаза проваливаются. Ночью, уйдя в недолгий сон, бабушка вдруг быстро просыпается, вздрагивает всем телом и громко дышит от страха. Несколько секунд Ирма бездумно всматривается в черноту окна, затем садится на лавку и тихонько воет, обхватив себя руками, пытаясь убаюкать…

Утро плачет. В проснувшемся доме розовеет. Убрав волосы под платок, Лидия открывает окно. Слышно, как отец и мама возятся на хозяйственном дворе, громко переговариваются. На печке варится тыквенная каша, на столе лежит нарезанный к обеду хлеб. Каша – маленькое оранжевое солнце в круглом казанке. На кухоньку проходит красный офицер, снимает свою фуражку, мнет ее в руках. Он деликатен, но исхудавшая бабушка в панике бросается к столу, кидая куски хлеба в свой фартук, кричит, всплескивает руками, хлеб падает, бабушка опускается на колени, собирая его. Изнеможенная, она валится на пол, кричит. Ее никто не поднимает.

– Есть тут не глухие? По-русски-то говорите? – уже злится офицер. – Я соберу вас в дорогу, скажу, какие вещи взять, какие бросить.

Бабушка не понимает по-русски. Входят мама и отец, у мамы лицо в слезах, отец смотрит в землю.

– Режьте кабанчика, уток, возьмете с собой немного мяса, – приказывает офицер. Ему неловко не от ужаса происходящего, а от собственной доброты.

– Утки уплыли на середину реки, товарищ майор, – отвечает отец на искусственном русском, с трудом подбирая слова.

Лидия испуганно смотрит на бабушку, а сама держит руки на животе, вслух разговаривая с ребенком внутри нее. Виктор сидит на лавке, безвольно опустив сильные, красивые руки. Жена ему неприятна, она напоминает толстую, даже жирную пчелу, с утра до вечера носящую свое благородное тело по делам, по делам… А отец ее – пасечника, хитрого пасечника, любящего церковные книги.

Er liebte Bücher, Bienen und Gesang…25

«Господь мой, маленький мой Господь, как я мог жениться на этой кулачке, вот, дурак, додумался до этого», – в отчаянии сжимает кулаки Виктор. Бабушка вдруг успокаивается, поднимается на ноги, кладет в рот кусочек хлеба и медленно жует. Младенец, почти оформившийся младенец с алыми пяточками и слабой шеей трогается в сторону своей родины. Три ветряка с грохотом падают оземь, кланяясь осиротевшему лоскуту земли. И только лютеранская церковь стоит невидима, как и прежде.

Лидия кружит вокруг дома и вдруг замечает, что бабушка бросает в колодец платки и полотенца, ножи и сковородки. У колодца горка утвари. Глиняные горшки раскалываются, падая под ноги Ирме.

1769.

Иисусе, ты присылал нам лодки цвета воды.

Ты родился, младенец?

Журавль колодца волнуется. Что с ним? Люке снится пожар за окном. Спящий, в тугих пеленках забытья, он рад, что это лишь сон. Но вот уши проснувшегося Люки резко прислушиваются к ночи на улице, дышит его нос. Огонь громок, едок дым. Взгляд в окно – дом Христиана Августа горит!

Вся деревня здесь. Дом горит, похожий на болезненный алый шрам. Злое солнце рвется изнутри жилища.

– Christian August! Bruhder, mei Bruhder! – зычно кричит Люка. – Allmächtliche, Antwort, wo pist Tu?26

Соседи носят ведрами воду, они здесь уже, видно, давно. Как же Люка так преступно заспался! Ему плохо, ему мерещится, что возвращается Пауль, даже во рту жарко от горя – к брату пришла беда – и радости – обнять сына. Но откуда взяться Паулю? Могилка его на самой окраине Гларуса, мальчику не выбраться из не ставшей родной земли. Крохотный племянник Люки, двухмесячный Каспар с родинкой на лбу, лежит в зыбке в саду – родители успели его вынести