Бога, я уйду. Ты занята в поле, на гумне, за ткацким станком, прялкой, у колыбели, у печи, иди и выполняй работу молитвы, трудолюбивая пчела. Не будет нам с тобой оправдания в обвинении Господа.

Как и нет никому оправдания в не-участии. Его просто нет. Увидел горе – помоги. Ты не живешь в минуты не-сострадания, если проходишь мимо страждущего. Перестаешь быть человеком.

Каспар сияет. Довольный, он сосет левую грудь Ханны, а Урсула правую. Столько солнца льется в окно! Люка строит новый дом на месте сгоревшего дома брата. Тяжесть его сердечной мышцы после гибели брата никогда не обретет былую легкость, но маленький Каспар бережно держит отцовское сердце, любуясь им, пряча в своей колыбели.

* * *

1914.

Бросьте мне с неба лодку, пусть она вывернется наизнанку в воздухе и упадет на днище! Пусть упадет на живот!

Как кусок почвы, ангел встает и уходит в проем неба.

Если с одного берега реки окликнуть своего родственника на другом берегу, он ответит из окон храма, колокола которого на речном дне беззвучно плачут в разлуке со слышащим.

То Волга. А Кривой Торец шумит, неширокий: он то каменный, то неторопливый. Горюет раскаленное дно, уснули берега.

Украина – жирная земля. Она умеет рожать красивых людей.

Как куколка на указательном пальце, Роза бойкая и заметная. Небольшого роста, круглолицая, в толстую косу заплетены длинные черные волосы. Именно ей, любопытной, достается плеткой от батьки Махно, проскакавшего по улице и от нечего делать стеганувшего попавшуюся под руку девчонку. Удар его плетки еще тает в воздухе, плечо горит, а Роза, стиснув зубы, бежит вслед за всадником, словно прося еще под раздачу. Но он уже исчез. Воздух, тень окрика, угасший свист плетки. Каменные перекаты.

В белой муке, труженик, мускулистый ангел сидит у оврага, его длинные, бесконечные руки раскинуты по земле, глаза смотрят вовнутрь. Рушится хрусталь; сколоты, звенят дни. Всюду взвесь, бред. Больно спеленутый младенец заходится в крике. Люди! Бросьте мне с неба лодку, пусть она вывернется наизнанку в воздухе и упадет на днище! Пусть упадет на живот! Знает ли ангел эту глубокую точку в ритме, эту вмятину на собственной переносице, прыжок в рыхлую землю? На его лице семь печатей. Ему ли зализывать раны детям, развешивать грубые холстины и пеленки на непросохшем небе, вить свитки? Ему.

Роза сама еще дитя, но ее отдали в няньки к новорожденному. С той поры ее образование и остановилось на четырех классах и одном коридоре. Пока ребенок днем спит, Розу иногда отпускают на часок, и она убегает в школу. Девочка слушает у дверей спокойную речь учителя, но понимает с каждым разом все меньше и меньше. И русский для нее не родной (в семье-то говорят по-немецки), и урывки знаний дарят лишь зуд, толчки.

Макеевка – настолько живой, неравнодушный городок, что власти боятся – все рабочие, как стаи мух, слетятся к красным. Местный отряд рудничных рабочих хорошо известен в самом Киеве. Ах, Роза, Роза, цветные лоскутки в волосах, маленькие руки. Живущий на небе растет из-под земли, дым уходит в синь. Как кусок почвы, ангел встает и уходит в проем неба, корни свисают с его локтей, корчатся разбуженные им духи земли. Фридрих узнает вкус неба. Поверни голову, летчик, увидишь, как шествует сильное существо. Хватаясь за волосы, ангел размыкается, и тысячи гонимых проходят в его глотку, создавая столпотворение, пробуя стены на вкус. Руки матери и младенец пока разлучены.

Учитель открывает дверь. «На!» – говорит он с грустью. Книга! Девочка прячет ее за пазуху и жадно глядит в большие глаза учителя, словно собачка, которая побыстрее зарывает в землю подачку в ожидании новой. Дверь закрывается.

Волнуется Розина кровь с молоком; просится к оврагу, хочет сразиться с ангелом, прижимаясь к небу. Роза бежит со всех ног, но ангел уже снялся с места. Девочка копает землю, глядя в небо. У матери и отца их семеро. Семеро ртов, четырнадцать языков. Старшие дети хорошо говорят на русском, и Роза говорит бегло, но с сильным немецким акцентом. Она сбережет его до конца своих дней.

* * *

1979.

Отец возится с землей.

На столе готовый штрудель в глубоком синем блюде, пар над ним.

Дом на самой окраине Транспортного цеха, на двух хозяев: у Зигфридов синие ставни, у Бекеновых зеленые. На следующий год наоборот, хотя красят, не сговариваясь.

Бабушка замешивает тесто. У Ани и Йоханны слюнки текут! Баба Роза называет это блюдо «штрудель», но соседка, старенькая тетя Паулина, поправляет ее – викелклейс, Роза, или на кислом-то тесте хейфеклейс, а штрудель, Роза, сладкий! Бабушка сердится – с ума ты выжила, Паулина, это штрудель! И вообще – говори по-русски, здесь мои внучки, в советской стране живем. Мягкое тесто раскатывается на тонкие большие блины, они целиком смазываются подсолнечным маслом и сворачиваются в длинные рулеты. Кусочки этого рулета Роза кладет