этакая терракотовая армия финансиста.) И все же на моем счету была одна маленькая победа. Насколько здорово Стюарт выглядел в костюме, настолько невзрачным он был в обычной одежде. (Да, нам, рокерам, присущ определенный снобизм.) Джинса должна быть снизу, а не сверху, а он напялил джинсовую рубашку и застегнул ее на все пуговицы (минус очко). Его брюки были нелепого цвета дижонской горчицы (минус еще одно). Еще хуже были мокасины (неприемлемы в крутой реальности, даже достаточно потрепанные, чтобы носить их как тапочки)! Не знай я Стюарта, решил бы, что это переодетый коп. Но я его знал и счел, что одеваться как бедняк, когда на самом деле ты так богат, – высокомерие.

– Рад тебя видеть! – сказал он, перекрикивая шум, и крепко сжал мое плечо. (Ну и где же, черт возьми, портфель, который он должен держать в руках?) Улыбка Стюарта была почти заразительно дружелюбной, а смех, кажется, делал его скорее обаятельным, чем старым.

– Прости, мы опоздали. – Эмбер смотрела на меня широко распахнутыми глазами. – Он приготовил для меня ужин, и…

– Ей потребовалось время, чтобы съесть его. – Стюарт закончил предложение за нее, как раз возвратившись с двумя кружками лагера и малиновым физом.

– И что это было, ребята? – спросил я, когда мы сели.

Мы со Стюартом оказались друг напротив друга: неловко.

– О, какие-то щупальца, – сказала она. – Да-а-а, щупальца. С маленькими присосками повсюду.

Стюарт добродушно рассмеялся:

– Деликатес, немного оливкового масла, мелко нарезанный чеснок. В следующий раз я угощу тебя молодыми осьминогами, у них такие маленькие расплющенные ножки. Обещаю, это будет кулинарное блаженство! – И он поцеловал кончики пальцев.

– Он убедил меня попробовать устрицу. Ты ел устрицы, Итан?

Я не хотел казаться бедным и некультурным в глазах Стюарта и начал привирать, но Эмбер, будто прекрасно знала, что ничего я не пробовал, меня перебила:

– Как будто зимой откашлялся и должен проглотить все это!

Меня передернуло, а Стюарт скрестил руки, посмотрел на нее с едва уловимой улыбкой во взгляде и произнес:

– Само море на вкус.

– А потом я поняла, что бедняжка живая. Живая! – Эмбер вздохнула. – Он заставил меня проглотить живое, чувствующее существо. Целиком. Это было еще до того, как он дал мне крошечные серые шарики, похожие на пульки от пневматического пистолета. Напомнило рыбий жир, когда я размазала их языком по нёбу. Мама давала мне каждое утро целую ложку до школы.

– Икра, – поправил Стюарт (кажется, его позабавили ее слова). – Я просто даю ей то, чего она раньше никогда не пробовала.

– Так вот, суть в том, что я проглотила целый рыбий выводок в один присест. – Эмбер хлопнула меня по плечу, чтобы я посмотрел на нее.

– Ты замечаешь во мне изменения, Итан?

Ее платье из грубой ткани было явно сшито вручную, как и похожий на тряпку асимметричный платок, но я придержал язык.

– Ты видишь перед собой вегетарианку. С этого момента. Я теперь официально вегетарианка. Вот, дай мне глоточек, мне нужно прочистить мозги. – Она попыталась глотнуть моего пива, но я отодвинул кружку от нее подальше.

– Прости, малыш, но, чтобы попробовать это, тебе еще пару лет расти надо, – сказал я, наблюдая краем глаза, как отреагирует Стюарт.

Эмбер резко поднялась и, положив руки поверх моих, ухватилась за кружку, притянула к губам и сделала большой глоток. Все это время Стюарт почти светился от гордости – и странным образом не был против, что Эмбер дурачится со мной, будто она баловалась с братом. Он, похоже, был уверен в себе и ее чувствах и, скажу честно, не видел во мне грозного – да и какого бы ни было – соперника. Если он и подозревал, что у меня есть чувства к Эмбер, то, видимо, считал, что это юношеское увлечение, щенячья любовь, которую не стоит воспринимать всерьез. Его не беспокоило, что она пришла повидаться со мной, он будто понимал, что ей нужна компания ее возраста, и был готов посвятить этому время, как родитель ведет ребенка поиграть на несколько часов к однокласснику. Если бы мы с Эмбер встречались и она повела себя с ним так, как со мной сейчас, я бы не промолчал. Я бы не смог спокойно наблюдать за ее заигрываниями с другим. Может, она предпочла мне пожилого человека из-за его спокойствия? Его терпимости?

Тень

С того вечера она везде появлялась с ним. Они приходили вдвоем, на пару. Как тень, прилепившаяся к моему белому ангелу, он везде таскался за ней, куда бы она ни пошла. Иногда я задавался вопросом, что Эмбер сказала ему обо мне, как «объяснила меня» и то, что я «просто друг». Что я нищий сценарист, бедный студент, который ей как брат? Или, может быть, что у меня редкая болезнь и мне остался всего год жизни? Я чувствовал, что понравился Стюарту и он относился ко мне, по крайней мере вначале, как к протеже. Высокомерное «я – хозяин положения, ты – проигравший» выводило из себя, и, честно говоря, я не собирался вживаться в роль жалкой ручной собачки, которая переворачивается и притворяется мертвой по щелчку его пальцев.

Не раз Стюарт платил за меня, и я настоял, чтобы он прекратил. Но правда вот в чем: он делал это не из стремления покрасоваться или унизить. Не было это и попыткой купить мое согласие отстать от Эмбер. Не-а. Он искренне считал, что как старший товарищ должен платить, но у него все равно не было ни единого шанса помешать мне рассчитаться наличными за еду или общую выпивку, когда была моя очередь. Так я мог высоко держать голову и надеяться, что Эмбер в итоге будет думать обо мне лучше. Но каждый раз она смотрела так, будто понимала, что именно я пытаюсь делать, и предпочла бы сберечь мои скромные банкноты c веерохвостками, стрелками и туи. Голуби или такахе[6] у меня в карманах не водились, чего не скажешь о нем. Сегодня можно расплатиться маленьким пластиковым прямоугольником или снять деньги в банкомате. Тогда приходилось идти в банк или на почту – за настоящими бумажками. Я считал и пересчитывал в уме. Не хотел спускать все за один присест, но и краснеть, вытаскивая в модном месте на их глазах одинокую мятую десятку, тоже. А если я не успевал и касса закрывалась до моего прихода, меня как будто отбрасывало обратно к старту в настольной игре.

Дважды, из заботы о моих финансах, она затаскивала нас в дешевые забегаловки, где было не развернуться, на каждом столике стояла покрытая жирными пятнами бутылочка с кетчупом и люди не скрывали голода. Должен сказать, Стюарт очень старался вести себя естественно в такой простой обстановке. Да, в подобных заведениях вы должны платить ПЕРЕД едой, чтобы никто не ушел, «забыв» о счете. Стюарт держал сэндвич с беконом кончиками пальцев, будто тот мог укусить его в ответ, и коричневый соус вытекал и плюхался вниз. В его мире бутерброды были закреплены шпажками – ничего никуда не уезжало и не сползало. Конечно, его педантичность могла бы сыграть мне на руку. Но он, такой хорошо одетый и воспитанный, из кожи вон лез, чтобы приспособиться, – и все это оборачивалось против меня. Стюарт выглядел любезным и благородным, когда успокаивал нас тем, что для него «весело и ново» то, как мы, молодые люди, «должны крепко держаться за еду, чтобы она не развалилась»! Я боялся, что аналогичные попытки с моей стороны подстроиться под его размеренные роскошные ужины не растопят сердце Эмбер и она целый день будет страдать от скуки и жажды из-за жирной пересоленной еды – своего рода отражения уровня жизни, который ждал бы ее со мной. Даже чайки, кружившие над мачтой его яхты в открытом море, были совсем не похожи на тех серых, привыкших выживать на улице чаек, которые маячили перед ее глазами, когда мы сидели на причале и наблюдали за большими судами, что приходили и отходили. Неправильные чайки.

Впрочем, новизна и привлекательность опыта бедного человека быстро сошли для Стюарта на нет. Наш последний низкобюджетный обед прошел в прокуренной забегаловке, и все,