– Проповедуй. Проповедуй, говорю!

Он, понятное дело, продолжил проповедь, как будто сестра Монро там не стояла и не командовала, что ему делать. И тогда она выкрикнула совсем уж неистово:

– Проповедуй, говорю!

И шагнула вверх, на алтарь. Достопочтенный продолжал швырять слова, точно мячики, и тут сестра Монро прянула вперед и вцепилась в него. На секунду всё и все в церкви, за исключением достопочтенного Тейлора и сестры Монро, обвисли, будто чулки на бельевой веревке. А потом она схватила священника за рукав и полу пиджака и принялась дергать из стороны в сторону.

К чести нашего проповедника я должна сказать, что он ни на миг не прекратил своих поучений. Распорядительницы кинулись на кафедру сразу по обоим проходам, причем несколько стремительнее, чем оно принято в храме. Сказать по правде, они разве что не бегом припустили на помощь святому отцу. А потом к дамам в белом, прибывшим на кафедру, присоединились двое дьяконов в блестящих воскресных костюмах – и всякий раз, как им удавалось оторвать сестру Монро от проповедника, он набирал полную грудь воздуха и проповедовал дальше, а сестра Монро хватала его за другое место, еще крепче прежнего. Достопочтенный Тейлор по мере сил содействовал своим спасителям, подпрыгивая и пытаясь вырваться. В один момент голос его съехал на басы и зазвучал глухим раскатом грома, но тут «Проповедуй!» сестры Монро вторглось в этот раскат, и все мы (я, по крайней мере), призадумались, когда же это закончится. Будут они возиться до бесконечности или притомятся, как оно бывает в игре в жмурки, когда уже все равно, кто там водит?

Но чем могло закончиться дело, я не узнаю никогда, потому что, непостижимым образом, светопреставление перекинулось и на других. Тот же дух одновременно вселился в дьякона Джексона и в сестру Вильсон – председательшу совета распорядителей. Дьякон Джексон – высокий, тощий и тихий, который в свободное время преподавал в воскресной школе, – застенал, словно падающее дерево, откинулся назад, в пустоту, и ущипнул достопочтенного Тейлора за локоть. Оказалось, видимо, болезненно, а кроме того, достопочтенный такого не ожидал. Раскаты грома на миг смолкли, достопочтенный изумленно дернулся, а потом прянул вперед и заехал дьякону Джексону кулаком. В тот же мир сестра Вильсон ухватила достопочтенного за галстук, несколько раз намотала на кулак и навалилась на него. Мы не успели ни охнуть, ни вздохнуть, а все трое уже сверзились за алтарь. Ноги мелькали в воздухе, точно щепа для растопки.

Сестра Монро, с которой и началась вся заваруха, спустилась с кафедры, невозмутимая и утомленная, и запела дребезжащим голосом:

– В смятенье я пришла к Христу, в печали и без сил, а Он мне отдых даровал и радость мне открыл.

Священник воспользовался своим преимуществом человека уже поверженного и тихим сиплым голосом попросил прихожан преклонить с ним вместе колени и вознести благодарность Господу. Он объявил, что на нас снизошел могущественный дух, и дал всем произнести: «Аминь».

В следующее воскресенье он взял текст проповеди из восемнадцатой главы Евангелия от Луки: спокойно и серьезно рассуждал про фарисеев, которые молились на улицах дабы впечатлить всех своей ревностной верой. Сомневаюсь, что кто-то оценил его мысль – всяко не те, кому он адресовался. Впрочем, совет дьяконов выделил ему средства на покупку нового костюма. Прежний теперь никуда не годился.

Наш заезжий старейшина выслушал историю про достопочтенного Тейлора и сестру Монро – вот только я уверена, что он не знал ее в лицо. Интерес к содержанию проповеди и отвращение к достопочтенному Томасу заставили меня отключиться. В искусстве отключаться и отключать чужие голоса я достигла совершенства. Общее правило «Хороших детей видно, но не слышно» нравилось мне до такой степени, что я решила пойти еще дальше: хорошие дети сами не видят и не слышат, если им так вздумается. Я изобразила на лице убедительное внимание и усилила для себя все звуки в церкви.

Сестра Монро уже подожгла свой запал и потихоньку дымилась где-то справа и сзади. Старейшина Томас очертя голову кинулся в проповедь – видимо, хотел, чтобы все прихожане сполна получили то, за чем пришли. Я видела, как распорядители, стоявшие в левой части церкви, рядом с большими окнами, начали незаметно, как носильщики гроба, перемещаться в сторону скамьи сестры Монро. Бейли пнул меня в коленку. Когда приключилась та история с сестрой Монро – мы всегда называли ее просто «историей», – мы так опешили, что даже забыли рассмеяться. Но потом не неделю и не две, стоило нам тихонько произнести: «Проповедуй», – мы сгибались пополам от хохота. В общем, брат толкнул меня в коленку и прошептал, прикрыв рот:

– Проповедуй, говорю!

Я глянула на Мамулю, стоявшую над квадратиком из крашеных досок – столом для сбора пожертвований: оставалась надежда, что ее взгляд вернет мне спасительное здравомыслие. Но оказалось, что впервые на моей памяти Мамуля смотрит мне за спину, на сестру Монро. Полагаю, она рассчитывала на то, что один-другой ее строгий взгляд сумеет окоротить эту впечатлительную даму. Но голос сестры Монро уже достиг опасного порога:

– Проповедуй!

Из детской зоны долетело несколько сдавленных смешков, Бейли пихнул меня снова.

– Проповедуй, говорю! – шепотом.

Сестра Монро подхватила в полный голос:

– Проповедуй, говорю!

Два дьякона сомкнулись в качестве превентивной меры по сторонам брата Джексона, а двое крупных и решительных мужчин направились по проходу в сторону сестры Монро.

Шум в церкви нарастал, а старейшина Томас допустил прискорбную ошибку – тоже повысил голос. И тут, с внезапностью летнего ливня, сестра Монро прорвалась сквозь строй прихожан, пытавшихся обволочь ее облаком, и потоком устремилась в сторону кафедры. На сей раз она без малейшей задержки проследовала к алтарю, нацелившись на старейшину Томаса и выкрикивая:

– Говорю, проповедуй!

Бейли произнес вслух: «Ого!», и «Черт!», и «Ну она ему и накостыляет!»

Впрочем, достопочтенный Томас не стал этого дожидаться: сестра Монро приближалась к кафедре справа, он же начал спускаться слева. Смена местоположения его не смутила. Он проповедовал и двигался одновременно. Кончилось тем, что он встал прямо напротив столика для пожертвований, оказавшись едва ли не у нас на коленях, а сестра Монро обогнула алтарь за ним по пятам – за ней следовали дьяконы, распорядители, несколько неофициальных лиц и ребятишек постарше.

Старейшина как раз раскрыл рот – там трепетал розовый язык – и произнес: «Велик Господь на горе Нево», и тут сестра Монро стукнула его по спине сумочкой. Дважды. Сомкнуть губы он не успел – зубы его вывалились, точнее говоря, выпрыгнули изо рта.

Две ухмыляющиеся челюсти, верхняя и нижняя, лежали возле моего правого ботинка: пустые с виду и одновременно – как будто вобравшие в себя всю пустоту мира. Можно было чуть вытянуть ногу и пнуть их под скамью или под столик для пожертвований.

Сестра Монро запуталась в пиджаке старейшины, распорядители, по сути, подхватили ее на руки, чтобы выволочь из здания. Бейли ущипнул меня и произнес, не шевеля губами: