в неволе, изменились и тяготели к людям (в Южной Калифорнии одна группа проводила выходные, летая рядом с дельтапланеристами). В Калифорнии, Аризоне и Юте птицы теперь закрепились, но для этого потребовалось несколько десятилетий интенсивного человеческого вмешательства. Служба охраны рыбных ресурсов и диких животных США говорит, что проект стоил как минимум $40 млн. Реальная сумма, вероятно, будет намного больше, потому что программа началась до того, как они начали пользоваться компьютерами и были привлечены различные партнеры, включая зоопарки.

Клауссен нисколько не сомневалась, что вернуть птиц в округ Юрок стоит. «С кондорами будет расти моя дочь. Она никогда не будет жить в мире, где их нет, и это меня невероятно восхищает. Надо просто думать о других поколениях». Хозяева домашних животных восторгаются мыслью, что у них есть свое животное. Восторг Клауссен другого рода. В его основе – связь с этой землей, с обществом, с самой дикой природой.

Исчезновение кондоров не прошло незамеченным. Птица стала, по словам Клауссен, «чем-то мифическим, а не просто живущим и дышащим существом, с которым у тебя есть связь». Юроки не видели птиц в небе и не могли найти перьев для своих церемониальных украшений. Старые артефакты попали в музеи и были там обработаны химикатами для сохранения. С точки зрения юроков, это равноценно отравлению.

«Для нас эти регалии живые. Когда они пылятся где-то на музейных полках или – того хуже – в каком-то ящике, где никто на них не смотрит, мы говорим, что они плачут», – рассказывает Клауссен. Перья на один такой предмет собирало несколько поколений – особенно если, как в ее семье, охота на кондоров считалась недопустимой ни при каких обстоятельствах. Из-за недавнего прошлого многие традиции сейчас размыты. «Когда я росла, мне приходилось тяжело, потому что я не всегда знала традиционный образ мыслей, – признается Клауссен. – Меня никто этому не учил, и у меня по-прежнему много пробелов в знаниях».

Мы едем через лес к поляне – на такой когда-нибудь могут выпустить кондоров. «Я всегда очень гордилась тем, что я юрок. Это очень серьезный фундамент привязанности к месту. В детстве я еще не знала, кем хочу быть, когда вырасту, но я всегда знала, что хочу служить своему племени, потому что это имеет ключевое значение для моего самовосприятия», – говорит она.

«Я, наверное, прежде всего женщина племени юрок и только потом американка… Американская идентичность очень индивидуалистична. Это необязательно эгоизм, но в ней есть представление, что надо полагаться на себя, надо ездить по стране, и тогда ты преуспеешь. Мне это совершенно чуждо. Без общины ничего не делается. Я не понимаю, как люди могут взять и уехать от своей семьи. Кто будет присматривать за детьми? С кем ты будешь ходить в церковь?»

Вместе со Службой национальных парков и Службой охраны рыбных ресурсов и диких животных юроки запланировали выпускать по шесть птиц в год в течение двадцати лет. Кондоры размножаются медленно: пары обычно сохраняются всю жизнь и приносят птенца всего раз в несколько лет. Тем не менее есть надежда вскоре получить популяцию, которая будет себя поддерживать. Это возвратит юрокам один кусочек мозаики.

«Если кондоры вернутся и снова будут активным элементом нашей жизни, это должно стать для нашего народа мощным лекарством. Это должно усилить наши церемонии, наши молитвы. В нашем мире должно стать больше гармонии, мы обновим его намного мощнее, чем были способны после того, как кондоры исчезли».

Для получения федерального экологического одобрения остается последний этап – заключение об отсутствии значительного воздействия на среду человека (FONSI). «Я надеюсь, что не умру от счастья, когда мы его получим. Это очень может быть, – говорит Клауссен. – Они уже дали знать, что мы наконец получим разрешение. Мы ждем этого момента уже одиннадцать с половиной лет».

Временами я задумываюсь, не связывает ли она с кондором больше надежд, чем дикая птица может оправдать. Вряд ли подобный энтузиазм испытывают все представители племени. Следующим вечером мы отправились на традиционный танец у костра – что-то вроде тех церемоний, в которых исторически использовали перья кондора. Теперь кондоров нет и более популярны орлиные перья. На плоской площадке у устья реки припарковано около сотни машин.

На закате танцоры – мужчины и женщины – скользят и скачут вокруг углубления в земле. Напевы похожи на что-то между икотой и бульканьем и перемежаются резкими возгласами. Некоторые участники полуобнажены и носят украшения из раковин и перьев. Другие в спортивных костюмах. Американское здесь смешивается с юрокским, священное с неформальным, коллективное с индивидуальным. Церемония продолжается всю ночь напролет. К семи утра большая груда веток превращается в дым и пепел.

Некоторые элементы церемонии мне нелегко принять: девочкам, например, говорят не проявлять во время танца никаких эмоций, а мальчики могут свободно шутить. Будущее племени зависит не только от возвращения кондоров: 80 % населения резервации, которая простирается по обе стороны реки, живет за чертой бедности.

Кроме того, кондор может стать исключением. Этот вид во многих отношениях исключительно хорошо подходит для возвращения в природу: птицы не убивают скот и не требуют восстановления огромного ареала. (Для сравнения, вернуть медведей гризли было бы гораздо сложнее. Подвид, который жил в Калифорнии, теперь сохранился только на флаге штата.) Программа введения подразумевала более интенсивное разведение, чем у любой породистой собаки, и птицы вернулись в небеса отчасти благодаря долларам налогоплательщиков из городов вроде Сан-Франциско.

Я почувствовал, что мне сложно буквально принимать рассказы юроков о кондорах, которые уносят их молитвы в небеса, но одновременно осознал, что кондор не вернулся бы, если бы не имел такого значения для их культуры. Юроки относятся к кондорам не так, как мы относимся к нашим домашним животным. Для нас питомцы – это что-то индивидуальное, имеющее личность, то, что можно завести и обожать. Они же нашли для птиц в своем обществе такое место, которое отдает должное естественному состоянию.

Еще я подумал, что истории о животных, которые очень трудно принять буквально, есть не только у индейцев. Многие наделяют собак и кошек человеческими способностями: Барбра Стрейзанд настаивала, например, что ее собака Саманта говорит по-английски. Из-за такого подхода мы стараемся найти одомашненным животным место на работе и в парках. У юроков тоже есть собаки, но есть и нечто более мощное: их представления связывают их с природным миром и поощряют беречь диких животных. Животные могут быть нашими компаньонами, даже если мы ими не владеем, не одомашниваем их и не разводим по собственному вкусу. Вопрос в том, как уместить это в рамки нашей