Когда он приближался, то услышал шум и был поражён оживлением, царствовавшим в зале. Он поспешил и увидел странное зрелище. Среди смущённой челяди, суетившихся слуг и бестолково кружившихся прислужников, с трудом пробив себе путь, он увидел Жана Фабра, растянувшегося на полу поперёк опрокинутых кувшинов, рассыпавшихся груд плодов и в беспорядке разбросанных медных блюд. Он лежал с бледным лицом, помутившимися, безжизненными глазами, с слипшимися на висках волосами и бледною кожей, лоснящейся от холодного пота, выступившего каплями на ноздрях; его губы побелели. Обезумевшая Мари́, с развевавшимися волосами, стояла пред ним на коленях и поддерживала ему голову одной рукой, тогда как другой она наливала на губы умирающего каплями козье молоко. Флориза лежала на полу в обмороке, расшнурованная на попечении служанок с золотыми покрывалами; Альвейр, удручённый, оживлённо разговаривал со старым ханом, который дрожал от страха и волнения при мысли, что подозрения могут пасть на него. Он защищался, сильно возражая, и опровергал обвинение, которого никто и не произносил. Присутствующие чиновники тотчас же образовали почётный караул; цепь солдат сдерживала толпу и охраняла площадку, где происходило печальное зрелище. В одном углу Лизон прикрывала своей шалью голову маленького Пьера, заливавшегося горячими слезами, призывая отца. Доктор Робэн давал одному офицеру распоряжение тотчас же доставить ему ящик с его инструментами.

На полу на скатертях, обшитых галунами, цветы, корзины с плодами и графины с сиропами ещё ожидали пред шёлковыми подушками приглашённых.

Лишь только Альвейр увидел Жака, как поспешил к нему навстречу.

— Скорее идите, Жак. Большое несчастье — вашего дядю отравили!..

Хан прибавил с сильным жестом, выражавшим страх, который запрещает персам произносить слово «смерть»:

— Он отдал вам часть своей жизни!

Жак побледнел и ответил сухим и ясным голосом:

— Я только что видел Сюфера; он здесь, переодетый кухонным слугой.

— Вот откуда нанесён удар, — сказал Альвейр.

И, не дождавшись подробностей, он быстро повернулся к драгоману, приказывая ему перевести калантеру (чину вроде префекта) просьбу немедленно закрыть и охранить все выходы парка.

Он объяснил, что виновный известен и находится переодетым в толпе слуг. Разговор длился долго; драгоман с трудом переводил фразы, которые, благодаря волнению и поспешности, не легко было разобрать.

Между тем Жак поспешил к телу своего дяди. Мари́, вся в слезах, объяснила ему происшедшую драму: едва они дошли до почётных мест, как старый хан пожелал оказать честь своим знатным гостям и, согласно персидскому обычаю, поднял свой кубок; слушая приветственные слова главы, каждый взял тот кубок, что стоял пред ним. Фабр ответил несколькими словами, которыми уверил эриванского хана в своём глубоком расположении; он обещал в будущем союз и дружбу Персии с Францией и поднёс кубок к губам; вдруг он выскользнул из его пальцев; по лицу Жака разлилась бледность, его зубы защёлкали, обнажив дёсны, и он упал среди сумятицы, произведённой испуганными гостями. По всем этим признакам они признали действие неумолимого яда, название которого переходило из уст в уста:

— Гул сад самун! — цветок, отравляющий воздух.

XII

Монастырь отцов капуцинов стоял, прислонившись к горе над озером Урмия, на самой остроконечности полуострова Шаби, на котором продолжаются горные уступы снежных громад Ак-Дага до самого озера.

В это утро брат прислужник приводил всё в порядок в зале капитула. Он обметал пыль с полированного деревянного стола, глянцевитых кресел, распятия, висевшего на стене, и с нескольких рамок с священными изображениями, повешенными на гладкой выбеленной извёсткою стене, прорезанной тремя стрельчатыми окнами; через зеленоватые стёкла виднелся великолепный далёкий горизонт белых вершин Джело-Дага.

Когда прислужник положил на прежнее место толстые требники и зелёные реестры, когда он проверил, хорошо ли были отточены гусиные перья, есть ли чернила в чернильнице, достаточно ли блестят половые плиты и всё ли в порядке в низком, сводчатом зале, то, взяв свою метёлку из перьев, полотенце для пыли и лопаточку, вышел с довольным видом и отправился благодарить за это небо.

Вскоре после этого в глубине зала отворилась дверь, и между коричневыми рядами капуцинов прошли высшие лица и заняли почётные места. Выбритый, розовый, с короткими седыми волосами старец в фиолетовой мантии, председательствовавший в капитуле, был Пиду де Сент-Олон, вавилонский епископ, по происхождению француз. Его помощники и другие члены совета, чёрные иезуиты и коричневые капуцины с гладковыбритыми лицами, тихо и осторожно как бы скользнули на свои места вокруг стола.

Там были отец Монье, эрзерумский иезуит, накануне приехавший верхом; брат Боклэр и ещё настоятель таврических капуцинов, отец Рикар, отец Минэ из Нахичевани и некоторые другие довольно значительные представители французских миссий на Востоке.

Когда зал был полон, то, пока святые отцы, закусывая губы, придавали выражение суровости своим жирным лицам, двери зала заперли, и епископ, поднявшись, прочитал первые слова «Отче наш», повторённые всеми громко и раскатившиеся глухим шёпотом под белыми сводами. Снаружи лучезарное солнце освещало клумбы с цветами, разведёнными общиной.

Епископ тотчас же объяснил причину собрания. Он заговорил мягко, речисто, напоминая, что роль католической миссии состояла не только в распространении и охранении вероучения церкви, но также в согласовании защиты её выгод с делом расширения французского влияния.

— Мы находимся здесь в вихре столкновений всех честолюбий и всех алчных желаний; но, несмотря ни на что, наша нация остаётся самой значительной и уважаемой в этой далёкой стране. Теперь предстоит случай утвердить здесь наше могущество, захватить в руки важное дело и руководить самим нашей политикой. Его величество Людовик XIV послал к Великому Софи посланника с подарками и полномочием подписать выгодный торговый договор. Этот посланник только что внезапно умер. Его место свободно. За нами дело захватить эту миссию, и я хочу, дорогие сыновья, посоветоваться с вами об этом важном деле, о котором вы, впрочем, достаточно осведомлены.

Короткое молчание последовало за его словами; казалось, что можно было расслышать в глубине их сердец глухую работу честолюбий и алчных желаний, волновавших этих чёрных и коричневых отцов. Случай препроводить к Великому Софи подарки короля, искусно составить статьи договора и извлечь, быть может, некоторые выгоды для католического духовенства в Персии и для религиозного дела — значило добиться славы, самого блестящего будущего, отличия у святого отца, епископского клобука, уважения Ватикана и самого скорого и верного повышения. Но каждый боялся выдать свои тайные мысли, и все эти хитрецы, полуопустив веки, украдкой смотрели друг на друга, на вид бесстрастные и равнодушные, прикрывая тревогу своей души, горячо домогавшейся почестей, выражением полного отречения.

Первым заговорил настоятель