тотчас же взяла верх, а страсть побеждать препятствия ослабила горечь её сожалений. Рассеяние — сильное лекарство против печали, и горе поддаётся развлечению, какое бы оно ни было.

Между тем дни проходили, и хан, слишком влюблённый в Мари́, не решался выдать ей паспорт.

Желая польстить народу, Мари́ усвоила нравы и одежду мусульман. Она надевала широкие шаровары, юбку или оиму, короткую шёлковую рубашку, шаль, скреплённую под подбородком и обрамляющую её лицо, синий плащ и тонкие золочёные башмаки. Волосы она стала носить распущенными до пят, вплетая в косы шёлковые нити, скреплённые на концах узлом из драгоценных камней; её шею украшало золотое ожерелье с привешенными на нём гроздьями колец с драгоценными камнями; на лбу она нарисовала себе синий ромб. На её висках красовалась вышитая повязка, а на руках блестели золотые запястья; ящичек с тонкими благовониями, привешенный на ожерелье, спускался на её грудь.

Мари́ повела восточную жизнь, и даже все думали, что она переменила религию. Большинство её свиты составляли персы, исключая нескольких армян, которые, находясь по своей национальности под покровительством Франции, считали, что лучше быть на службе у французской дамы.

Особенно двое из её слуг выказывали необычайное рвение: один из них назывался Кадул, а другой Корнулу. Под бронзовыми чертами лица, окаймлённого красивой чёрной бородой, никто не узнал бы Сюфера, вечного помощника Мишеля, прочно основавшегося в доме, чтобы тайно наблюдать за Мари́ и доносить обо всём Мишелю, который остановился в некотором расстоянии оттуда, в местечке, называемом «Три армянские церкви». Он ежевечерне отправлял последнему известия с тайными гонцами, которые отыскивали его послания в стенной впадине условного места.

Мишель сильно досадовал на оборот, который приняло дело. Он знал о страсти эриванского хана к Мари́ и о том, насколько было бы бесполезно представляться ему, чтобы просить паспорта, пока эта женщина будет там. Она находилась под слишком высоким покровительством, чтобы возможно было мечтать от неё отделаться, и он не мог положиться на силу своих верительных грамот к хану, который был предупреждён в пользу маленького Фабра.

Ему казалось, что единственным вероятным средством было довести Мари́ до опозорения себя настолько, чтобы хан не мог более продолжать своего покровительства, не оскорбляя Великого Софи, своего главы.

С помощью тайных соучастников он распространял на всех перекрёстках, площадях и у брадобреев самые неприличные слухи о француженке и её окружающих ради возбуждения чувства неприязни в народе. Рассказывали, что много раз её видели выходившей ночью из дома насхера, сын которого был будто бы её любовником, и настоящая её обязанность заключалась в мытье белья и починке вещей господина Фабра, при котором она находилась лишь как служанка, что плохо уполномочивало её требовать по наследству это посольство, и что её подруга, Флориза, была падшей женщиной, кутившей с дворцовыми офицерами. Впечатление, произведённое этими слухами, недолго заставило себя ожидать. В монастырях и окрестных миссиях её отлучили от церкви. Однажды, когда она переходила Эриванскую площадь, один армянин-католик плюнул ей на платье, выражая отвращение; за это она приказала подвергнуть его палочным ударам по ступням; он долго хворал, и этот случай раздражил его соотечественников.

Необходимо было нанести решительный удар, и Сюфер взялся за это. Он воспользовался услугами своего товарища по службе, слишком наивного Корнулу, сделавшегося бессознательной жертвой заговора.

Этот Корнулу, принадлежавший к слугам, предоставленным в распоряжение Мари́ Пёти́, был толстый, розовый армянин-католик, набожно воспитанный иезуитами в религии и в презрении к беззакониям. В детстве он ускользнул от избиения, обагрившего кровью его деревню, и вырос в страхе Бога и мусульман. Сначала он был певчим в церковном хоре, потом церковным слугою, в Эривань же его занесло течением перипетий бродячей жизни в качестве носильщика, садовника и слуги. Он обладал слишком ограниченным умом, чтобы когда-нибудь возвыситься над своим крайне низким положением человека, обречённого на рабство. У него была одна из тех бездеятельных, обречённых на слепое повиновение и подчинение всем влияниям натур, которые обращаются в орудие сильных волей, умеющих их убеждать. Сюфер легко угадал в нём послушное орудие для исполнения его планов и сумел наигрывать на его слабых струнах веры и дремавшего фанатизма, хорошо зная, что самый мягкий человек делается самым отважным, если удастся его раздражить и превратить в бешеного агнца.

Он возбуждал его ежедневно против хозяйки, о которой он рассказывал ему тысячи ужасных клевет, и внушил ему такое к ней отвращение, что этот честный человек готов был покинуть службу у такой ужасной женщины. Но это не входило в расчёты ложного Кадула. Они уговорились покинуть этот пагубный дом вместе, сделав огласку, чтобы заявить от имени оскорблённой религии негодование против этой великой преступницы, которая даёт стране лишь безнравственные примеры и отвратительные уроки. Корнулу было легко уговорить, и он стал служить неисправно и небрежно, а на замечание своей хозяйки отвечал наглостью, удивившей её, привычную видеть его всегда исправным и покорным.

На другой день в час завтрака гости по обыкновению заняли свои места за её столом. Рабы разостлали на ковре полотнище красивой шёлковой материи в несколько аршин длины. Затем они поднесли всем гостям воду в кувшине из чеканной меди. Вместо хлеба и тарелок они поставили пред каждым гостем широкие и тонкие пироги, варёный рис, подали напиток из лимонного и чесночного сока, сыр с укропом, сохранявшийся в козьей коже, и выжимки из роз. Стольники подавали кушанья на больших серебряных и полированной стали блюдах.

Принесли гермек, и так как Мари́ отказалась от него, то сын насхера, который был также приглашён, позволил себе возразить:

— Хвала Богу! Милосердный Бог! Ваша свежая, как фиалка, красота презирает то, что есть самого лучшего. Может быть, вы не знаете, что это такое. Не опасаетесь ли вы, что это пуст, одурманивающий голову и который дают приговорённым пред казнью, чтобы они были менее чувствительны? Нет, совершенство нашей души, роза наших садов, возьмите, это дыня гермек, самое здоровое кушанье. Однажды два врача проезжали через одну деревню и увидели, как жители ели гермек. Один из врачей сказал другому: «Брат, уедем отсюда, нам здесь нечего делать; у этих людей имеется средство против всех болезней! у них есть гермек».

Корнулу, прислуживавший у стола, услышав эту речь, принялся нахально смеяться и выронил из рук груду серебряных блюд, которые с грохотом повалились. Мари́ вспылила:

— Можно подумать, что он нарочно это сделал. В эти два дня он просто невыносим. Я тебя выгоню, болван!

Корнулу подготовил случай, воспользовавшись которым хотел уйти с места. Узнав, что его выгнали и он свободен,